После одного из набегов отряда на помещичьи озера в управление сновской полиции прискакал посыльный с пакетом от княгини Милорадович. В тот же день к машинисту Кваско заявился сам господин пристав.
— Где ребята?
— А кто их знает. Бегают где-нибудь, может, в солдаты играют.
— А ну-ка, разыщи их. Всыплю вот я им за эти игры. Княгиню до смерти перепугали. Войска, пишет, надо вызывать, разбойники появились.
«Разбойников» нашли с большим трудом. Атамана и есаула потребовали на допрос. Они явились втроем: Коля Щорс, Ваня Кваско и его брат Тима Кваско. Это была неразлучная компания, заводилы сновских ребятишек.
— Это вы, разбойники, распугали всю охрану княгини Милорадович? — спросил пристав.
— Мы, дядя, играем в войну, — ответил за всех Коля Щорс.
— А с кем же вы воюете?
— А мы с японцами воюем, которые наш флот утопили.
— Врете, разбойники, какие здесь японцы?
— Я, дядя, никогда не вру. Если у меня кто соврет, я ему завсегда сам в морду дам, — строго сказал Коля Щорс.
— А кто ты такой?
— Я атаман.
— Атаман? А ну-ка, подойди.
Пристав схватил атамана за ухо.
— Дядя, больно, отпусти, а то укушу, — тихо сказал Коля-атаман.
Пристав быстро отдернул руку и спросил у Кваско:
— Это твой?
— Племянник. Сынок Щорса Александра, машиниста.
— Выдери его, разбойника.
— А за что, дядя, драть меня?
— Не води свою банду на княжеские озера.
— Так мы же, дядя, в войну играем! Разве нельзя?
— В войну можно, а вы революцию устраиваете, на чужое добро заритесь.
— Ничего подобного, — запротестовал Коля-атаман. — Революции только взрослые устраивают… А почему она все захапала — и лес, и речку?
— Поговори у меня… Вишь, какой умный!.. Выдрать! — приказал пристав и на атом закончил допрос…
Драть Колю, конечно, никто не стал…
Девять лет — пора, когда в человеке складывается характер, зреют чувства и особенно прочно оседает в душе виденное, пережитое. Конечно, со своими оценками, своим пониманием. Наиболее цепко хранит картины прошлого зрительная память.
Зимой, как и многие его сверстники, Николай проводил в депо, где часто происходили бурные события. Митинговали деповские, произносились громкие речи… Появлялись казаки на сытых конях с нагайками в руках… Николай об увиденном и услышанном рассказывал дома. Мать испуганно взирала на сына и на отца, сестренки странно умокали. Отец, неразговорчивый сроду, теперь и вовсе был хмурый, морщины не сглаживались на прокопченном лбу. Как всегда, по утрам он одевался в форменное, брал неизменный жестяной сундучок и, тщательно закрывая за собой калитку, уходил на «путя». Отбыв положенное время у остывшего паровоза, возвращался. Дед Табельчук, обычно словоохотливый, уклонялся тоже от объяснений внуку. Скручивая черными промасленными пальцами цигарку, укорял: