Вот вскрыть бы одну братскую могилу — хотя бы в деревне Княжья губа, где расстреляли всех мужчин семьи Нестеровых — двадцать два человека, от двенадцати до семидесяти лет, за то что их родич ушел служить в Красную армию, да натыкать бы носом всех этих защитников белого движения, представляющих белогвардейцев одухотворенными и благородными людьми, а красных — пьяной тупой скотиной, не умеющей ничего делать, кроме как убивать.
А вот представить, что в каком-то губернском городе убили кого-нибудь из близких друзей — Спешилова или Серафима Корсакова, или Артура Артузова, а меня назначили расследовать их убийство и примерно наказать виновных. Ух, я бы наказал!
Пока лежал, пытаясь заснуть, донесся характерный шум, с которым в наше здание свозят задержанных. Плюнул, пошел выяснять, что и как.
По судоремонтному заводу прошлись «частым бреднем». Изъяли всю комсомольскую организацию — целых восемь человек, и теперь развели по кабинетам для допроса. Я вмешиваться не стал — пусть работают люди, пошел в кабинет доделывать текущие дела. Прибылова отчего-то среди задержанных не оказалось, но ничего страшного, найдется.
Только устроился за столом, как явился дежурный с телеграфной лентой из Москвы, из приемной самого Дзержинского. Предписывалось срочно сообщить о состоянии товарища Аксенова и принять меры к обезвреживаю и уничтожению контрреволюционеров. Правда, стояла подпись не самого Феликса Эдмундовича, а Ксенофонтова, но это тоже фигура не из последних. Он и член коллегии ВЧК, и вечный «и.о.» Председателя ВЧК в отсутствии Дзержинского.
Как и в Москву-то умудрились сообщить? И кто? А самое главное — зачем? Председатель Архангельской губчека жив и здоров, исполнители пойманы, чего табуретки ломать? Так и приказал ответить дежурному, понятное дело, без упоминания мебели. Фильм «Чапаев» еще не сняли, а Гоголя вряд ли помнят.
Последним прибыл сам Василий Михайлович Ларьков, задержавший не юношу, а уже достаточно зрелого мужа интеллигентного вида, в черной шинели и фуражке. Встретил бы на улице — принял за преподавателя гимназии.
— Вот, Владимир Иванович, прошу жаловать, можно не любить — главный кормчий тайной организации, гражданин Лихоносов Аввакум Исаакович, некогда преподаватель Архангельской мужской гимназии, — сообщил Ларьков, потрясая кожаной канцелярской папкой. — При обыске интересные бумаги обнаружены. А еще оружие, но его позже привезут. Я приказал по всем адресам такие обыски провести, чтобы все половицы вскрыть, и чердаки разобрать.
— И правильно, — похвалил я Ларькова, потом спохватился: — А он что, тоже из комсомольцев?