Он видел, как лейтенант Меллас добрался до маленькой площадки внизу под ним и смотрит вверх. Робертсон перетащил себя и тяжёлый рюкзак через большой каменный выступ. Он остановился, тяжко отдуваясь, рискованно примостившись возле Джермейна, который сидел спиной к скале и, глядя вверх, держал М-79 над головой. Ясно было, что на крохотном пятачке может удержаться только один из них. Казалось, не было места, куда он мог бы сдвинуться. Лицо его раскраснелось, налилось и горело. Он понял, что плачет, потому что нужно было смахивать слёзы, чтобы выбрать следующую опору. Лейтенант поднял вверх большой палец и ободряюще кивнул. Бог знает, как идущие за ним парни справляются с пулемётами и миномётами, подумал Робертсон. Или тот несчастный придурок со сломанной ногой и парни, которые его на себе тащат. Он повернулся и посмотрел вверх, в туман. Утёс высился над ним, неподвижный, до невозможности крутой, с невидимой вершиной, до которой, казалось, нипочём не добраться. Медленно, с каждым вдохом, росла ярость: на утёс, на это дерьмо, на голод, на войну – на всё. Его охватило безумие деятельности. Он яростно заработал ногами по скале, хватаясь за всё, за что можно было зацепиться, и со стоном подавляя гневный крик. Он чуть было не столкнул Джермейна со скалы, и Джермейн замахнулся уже гранатомётом, чтобы как следует врезать ему в ответ, но вовремя сообразил, что они с Робертсоном в одной связке, и передумал. Джермейн потравил верёвку, чтобы Робертсон не осёкся на коротком конце и не свалился. Робертсон добрался до безопасного места в нескольких метрах выше Джермейна и извинился. Оба плакали не таясь, словно малые дети, которых нужно накормить и уложить в постель.
***
До вершины добрались перед самой темнотой. Она оказалась узкой, острой, как лезвие, грядой известняка такой ширины, чтоб только одному человеку можно было осторожно пройтись по ней вдоль, балансируя между отвесными обрывами с обеих сторон. Стало очевидно, что никто не удосужился разведать её как следует. Для приземления вертолёта не было никакого пространства, ещё меньше его хватало для установки артиллерийской батареи.
Меллас тоже плакал от изнеможения и разочарования, когда радировал Фитчу, что на вершине нет места для остальной роты. Фитч перегруппировал роту на крохотной седловине сразу под последней скалой, упаковав её в пространство, которое обычно занимает взвод. Рота окопалась и провела там ночь. На следующее утро они поднимались по тропе, проложенной первым взводом, используя верёвки, уже привязанные в нужных местах – усталые, но уверенные, зная, что первый взвод удерживает вершину.