– Почему это не сделать лейтенанту Фитчу?
– Думаю, он уже пробовал.
– Тогда что же я могу?
Кэссиди видел, что сержант-майор не собирается палец о палец ударить, чтобы выручить молоденького штаб-сержанта, который чувствует, что переработал, а ему за это не доплатили.
Нэпп похлопал Кэссиди по плечу: 'Вот что я скажу, штаб-сержант Кэссиди, я посмотрю, можно ли будет подкинуть вам на помощь бойцов после того, как мы закончим с устройством КП. Может быть, мне удастся раздобыть цепную пилу или даже две. Господи, да всё что угодно. Только попросите'.
Кэссиди устало побрёл вниз, понимая, что и репутацию свою подпортил с сержант-майором, и парней из роты подвёл. Он проклинал свой характер.
К утру на горе бушевала полноценная буря. Весь день сбиваемый ветром взвод двигался кое-как, едва шевеля окоченевшими руками, которыми стало ещё трудней, чем прежде, хвататься за лопатки и ножи. Мелласу казалось страшно ненужным возвращаться к изнурительной работе копать и рубить как раз в тот момент, когда они уже подошли к той точке, в которой могли начинать работу со своими жилыми помещениями. Всё же они копали и рубили, находя смысл своих действий в малых прозаических задачах и выбрасывая из головы более весомые вопросы, которые привели бы лишь к отчаянию.
Ванкувер и Шулер, меняясь, наполняли мешки: один держал горловину мешка, другой кидал в него лопатой липкую глину. Для Ванкувера каждый мешок был просто мешком – один наполненный мешок сменялся следующим. Маленький инструмент обжигал его волдыри и раны. Он видел, как кровь и гной от тропической язвы на пальцах и запястье разбавляются грязью и дождевой водой. Время от времени он останавливался, чтобы обтереть руки о штаны, даже не думая, что ему в них ещё спать. Постепенно вскоре всё слилось в единый сальный состав, смешавшись с мочой, которую он не мог полностью удержать, потому что продрог, со спермой от последнего эротического сна, с какао, пролитым за день до этого, с соплями, которые обтирал о штаны, с гноем из язв на коже, с кровью лопнувших пиявок и со слезами, которые утирал украдкой, чтобы никто не видел его тоску по дому. За исключением своего роста и той роли, которую он на себя принял – или которую приобрёл, Ванкувер ничем не отличался от любого другого подростка во взводе. Он знал, что эта роль ободряет остальных, и должен был признать, что ему нравится её играть из-за того, что она давала его товарищам и ему самому. Ему нравилось уважение – чёрт, да он был почти знаменитостью. Но он полностью сознавал, чего оно стоило. Становиться в голове колонны страшило его всякий раз, и всякий раз что-то толкало его встать в голове.