Найдя очередную россыпь гильз и кровавые потеки на массивной станине какого-то сгнившего дотла генератора, Тим с облегчением перевел дух.
Его спутники все еще были живы и продолжали успешно отстреливаться от преследователей. Оставалось только найти их в лабиринте замусоренных корабельных коридоров, в густой, как смола, и такой же абсолютно непроницаемой тьме вонючих трюмов, куда он забрел в поисках.
Сюда никогда не проникал свет. Даже молнии, выжигавшие глаза снаружи, были бессильны рассеять слепоту нижних палуб. Но Сибилла с Бегуном и их преследователи находили друг друга в этих лабиринтах, значит, и он мог найти их следы.
Сначала Книжник осторожничал, но отсутствие звуков погони помогло преодолеть страх, и он начал подсвечивать себе дорогу фонариком. Несколько нажатий на рукоять, жужжание динамо, дрожащий луч, прошедший через треснувшую линзу, разгоняет смоляную тьму… Несколько мгновений ожидания – и снова жужжит старая динамо-машинка. Он продвигался на десять футов, потом еще на десять, потом еще… Шаг за шагом.
Если Сибилла с Грегом погибнут…
Если погибнет Мо… То тогда у него появятся новые причины отомстить. Да, это глупо. Но смерть за смерть. Глаз за глаз. Если они погибли, то он убьет столько врагов, сколько сможет убить.
Книжник замер, невольно зажмурился и затряс головой.
Он только что процитировал Закон. Закон своего племени – племени Парка. Смерть за смерть, глаз за глаз. Пусть враг сдохнет первым!
Он ненавидел Закон, когда жил изгоем в парковой Библиотеке.
Он ненавидел Закон, когда вместе с Белкой искал Лабу.
Он ненавидел Закон всегда – сражаясь и любя, а сейчас невольно придумывал его заново.
«Больше всего я мечтал изменить нашу гребаную жизнь, – подумал Книжник, делая очередной десяток шагов по ржавому настилу, – а в результате – жизнь изменила меня. А сама она… Сама она осталась прежней.
Все то же, все те же, все о том же…
Хочешь выжить – стреляй! Пусть другой сдохнет первым! Я думал, что, уничтожив Беспощадного, сделаю мир лучше. Но Беспощадный – часть этого мира, это я в нем чужой! Я – никто! И все, что я делаю, Беспощадный превращает в говно. Сжирает ухмыляясь, переваривает, довольно порыгивая, и высирает, хохоча мне в лицо. Он все превращает в говно: и добро, и надежду, и…»
Он чуть не подумал «и любовь», но споткнулся об эту мысль.
Неправда! Его любовь не превратилась в говно. Беспощадный, будь он проклят, не смог этого сделать! Любовь не умерла вместе с Белкой, часть ее до сих пор жила в Книжнике, и он скорее дал бы отрезать себе руку, чем забыл, что в его жизни была герла, чьи волосы пахли счастьем.