Потом вскрыл полученное письмо, пробежал взглядом до низа страницы и обратно. Благодарю: новая шляпа: м-р Кохлен: пикник на озере: молодой студент: девушки на пляже Ухаря Бойлана.
Чай заварился. Он наполнил свою чашку-для-усачей, подделка под фарфор из Дерби. Подарок от милой Милли на день рождения. Ей тогда было всего пять лет. Нет, погоди: четыре. Я дал ей ожерелье из шариков амбры, она потом порвала. Подкладывал в почтовый ящик обёрточную бумагу, будто это письма ей. Он улыбнулся, наливая.
О, Милли Цвейт, моя душа,
Моё ты зеркальце, моя услада,
Ты мне дороже, пусть и без гроша,
Чем Кэтти Кейг с её ослом и садом.
Старый бедняга профессор Гудвин. Ужасный случай, старо как мир. Но уж галантен был, этого не отнять. Эдак по старомодному кланялся Молли, провожая её со сцены. А ещё то зеркальце в его шёлковой шляпе. Тот вечер, когда Милли притащила его в гостиную. О, посмотрите что было в шляпе профессора Гудвина. Как мы все хохотали. И уже в таком возрасте проступает пол. Нахалюшка она была.
Он вколол вилку в почку и перешлёпнул: затем установил чайничек на поднос. Бугор в подносе откликнулся на подъём сухим щелчком. Всё тут? Хлеб с маслом, четыре, сахар, ложечка, её сливки. Да. Он понёс наверх, продев большой палец в ручку чайничка.
Распахнув дверь толчком колена, он внёс поднос и поставил на стул у изголовья постели.
– Что ты так долго,– сказала она.
Медяшки зазвякали, когда она, порывисто привстав, упёрла локоть на подушку. Он спокойно смотрел на плечи и в ложбинку между её объёмистых мягких титек, что распирали ночную сорочку, как вымя козы. Тепло её возлежащего тела всплыло в воздух, мешаясь с ароматом наливаемого ею чая.
Краешек разорванного конверта выглядывал из-под вдавленной подушки. Уходя, он задержался поправить покрывало.
– От кого письмо?– спросил он.
Уверенный почерк. Марион.
– А, Бойлан,– ответила она.– Собирается привезти программу.
– Что ты исполняешь?
– La si darem с Дж. С. Дойлом,– ответила она,– и ДАВНЮЮ СЛАДКУЮ ПЕСНЮ ЛЮБВИ.
Её полные губы, надпивая, улыбнулись. Довольно горклый запах у этих духов на следующий день. Как перестоявшая вода под цветами.
– Может, приоткрыть окно?
Она отправила хлеб в рот, спрашивая:
– Во сколько похороны?
– В одиннадцать, наверно,– сказал он.– Я ещё не смотрел газету.
Проследив направление её указующего пальца, он приподнял с кровати её несвежие трусы. Не то? Тогда перекрученную серую резинку, что захлестнулась вокруг чулка: подошва здорово уже раздалась и заносилась до лоска.
– Да нет же, ту книгу.
Второй чулок. Её нижняя юбка.