Не освоив как следует гитару, Лина, тем не менее, очень любила музыку. В 15–16 лет пешком ходила от Куреневки в филармонию, чтобы послушать классику, посмотреть на дирижеров. А тогдашние летние концерты в Мариинском парке («вечер, склоны Днепра и музыка») Лина называла волшебством.
…После войны Василия Костенко опять арестовали. Он тогда работал на заводе, жил отдельно, в рабочем общежитии. Но на всякий случай чекисты заехали с обыском и на Куреневку. Нашли крамольную тогда «Боярыню» (полузапрещенная в СССР драматическая поэма Леси Украинки, события которой разворачиваются во времена Руины на Левобережной Украине и в Москве). Конфисковали ее и… бабушкину швейную машинку «Зингер» (всегда бывшую источником приработка). Отцу дали десять лет. Говорят, на суде он вел себя достаточно дерзко, отказался от адвоката, а услышав приговор, сказал: «Вашим красным флагом только быков пугать».
Голод 1946–1947 годов запомнился Лине как что-то страшное. Девочки-одноклассницы часто не приходили в школу. Во многих в семьях люди пухли от голода. Рассказывали, что в Киев приехал сам Лазарь Каганович — открывать специальные больницы, чтобы люди не умирали прямо на улицах. Женщинам Костенко как-то удавалось перебиваться. Бабушка смастерила ручную мельницу, на которой молола добытое где-то зерно и делала затирку. Также помогал мамин брат, известный уже химик, вернувшийся с войны (в специальных химических войсках он прошел от Сталинграда до Потсдама, видел Берлин в бинокль). В общем, выжили.
Экзамены за один класс девушка сдала экстерном. И при этом закончила среднюю школу с золотой медалью. Теперь она могла поступать, куда хотела, без экзаменов. При всей любви к литературе, поэзии Костенко все же… подала документы на философский факультет Киевского университета. В приподнятом настроении шла она туда, но не увидела своей фамилии в списке зачисленных. Вместо этого была бумажка, сообщающая что «Л. Костенко» нужно зайти в спецчасть университета.
Там ее встретил черный брюнет с профессионально цепкими глазами. Он был в гражданском, но при этом — в черных блестящих крагах. Ответ его был краток: «Таких, как вы, мы не принимаем». Она шла домой, не помня себя от обиды: «Что значит — таких, как я? Мне восемнадцать лет. <…> Какая же я — такая? У меня отец репрессирован? И что, во многих семьях репрессирован. Так что, нам всем не учиться? <…> Я чувствовала смертельную обиду»[45]. (Прошли многие годы и десятилетия, а Костенко до сих помнит тот день, ей и сейчас трудно переступать порог Киевского университета. Она прекрасно помнит фамилию того «инсекта в крагах», но не хочет называть ее. Бережет чувства его детей, внуков. Если они есть, если они не такие, как он.)