А ведь он ждал… Он, великий и увенчанный, с трепетом и стеснением ждал встречи с ней, искреннего и задушевного общения. В 1981 году были опубликованы дневники Тычины. Там — такая запись от 8 мая 1958 года:
«Напишу я Лине Костенко на книге своей…
Талантливые, тончайшие чувства свои выразить умеет… Но самое тонкое — откуда оно берется? А оно тоже неотделимо от основания реального, твердого, а порой и жестокого»[102].
Когда Станислав Тельнюк составлял книгу дневниковых записей Тычины, то зачитал по телефону эту записку Лине Костенко. А в ответ услышал, что она плачет… Она рассказала, что произошло в тот день. Павел Григорьевич встретил ее в доме Союза писателей и завел разговор. «Это ж э-э-э-э, Лина Васильевна, завтра — День Победы. Если ж Вы вот это — э-э-э-э — к дате да стих написали! Очень хорошо у вас вышло бы» — «Это у вас, Павел Григорьевич, очень хорошо выходят стихи к датам!»
Не сдержалась от острого словца, уела позавчерашнего гения, растратившего свою фантастическую гениальность на стихи к датам. «И тут я увидела его глаза! — вспоминала Костенко, спустя два с небольшим десятилетия. — А в тех глазах — не ярость, не гнев! А — боль! И не за себя, оскорбленного мною! А за меня! Страшная боль»[103].
Как много психологических нюансов в этой истории. Восхищение корифея юным талантом. Его эканье, робость, неумение начать разговор с ней. Ее резкий отпор. И снова-таки — его страх, ужас человека, чудом выжившего в мясорубке 20–30–40-х. Страх за нее, горячую, резкую, нетерпимую. И такую талантливую, «що аж очі сліпить».
Цвиркунов. Любимый Василёк
Да, непростые, противоречивые годы — шестидесятые. Но все же и в них было для Костенко нечто абсолютно радостное, светлое. Он нашла свою половину, человека, с которым счастливо прожила 35 лет (вплоть до смерти этого незаурядного человека).
Ее киевская подруга, поэтесса Ирина Жиленко, так описывала Костенко 60-х годов: «Я люблю ее красивую головку с белыми космами; ярко-синие глаза, такие выразительные; подвижные и прекрасные губы, люблю ее нервный фанатизм и ее гениальность… В Лине есть какой-то электрический чувственный ток ужасно высокого напряжения, и она электризует воздух вокруг себя чувством какого-то мученического страдальчества»[104]. Поразительный портрет, который сам по себе искрит и электризует пространство. Причем в этом несколько неловком, избыточном определении «мученическое страдальчество» нет и намека на жеманство или позу. Только констатация того, что все, буквально все, происходящее вокруг, Лина пропускала через свою душу, сердце.