– Извини, Эндель. Потерпи, не выдавай нас! Недолго осталось… – сказал он шёпотом.
Подавив стон, Мэри судорожно кивнул забинтованной головой, и Холостяков убрал руку.
– Десять минут у нас есть, но не больше, – торопливо шепнул партизан. – Советую не копошиться…
Врач подскочил к Энделю, распахнул санитарную сумку и вытряхнул на землю инструменты. Быстрыми движениями острого скальпеля он принялся спарывать с ран заблаговременно намоченные, чтобы не присыхали к телу, бинты. Когда доктор закончил, один из бойцов протянул бутылку с заготовленной накануне кровью. Врач залил ею штанину брюк немецкой униформы Мэри в том месте, где была свежая рана в ноге, довольно обильно нанёс на светлые волосы на правом виске возле сымитированного ранения в голову, испачкал остатками ладони.
– Вроде натурально, как думаете? – спросил он спутников.
– Сойдёт. Кто там в темноте будет разбирать? – бросил партизан и, внимательно к чему- то прислушавшись, добавил:
– Лучше поторопиться.
Врач начал поспешно сгребать инструменты, бинты и пустую бутылку в сумку. Красноармейцы быстро, стараясь не шуметь, переложили Энделя на землю и утащили носилки далеко в заросли леса. Партизан, приложив палец к губам, нетерпеливо замахал, давая понять, что остальным пора убираться с тропы.
Георгий Никитич бросился вслед за врачом в сторону, куда указывал партизан, но в последний момент остановился и в растерянности ощупал грудной карман своего кителя.
– Чёрт бы меня побрал! – выругался он громким шёпотом. – Удостоверение!
Холостяков круто развернулся и побежал обратно, на ходу вытаскивая из кармана немецкое удостоверение личности. Присев у распластанного на сырой холодной земле Мэри, каперанг стал расстёгивать нагрудный карман его кителя, но тот не поддавался. В это время где-то вдалеке, ниже по склону, послышались медленные шаги и зашелестели ветки деревьев. Холостяков быстро расстегнул верхние пуговицы кителя и попытался засунуть удостоверение во внутренний карман, но помешал лежащий там сложенный пополам бумажный конверт. Он вытащил его. На нём не было никаких надписей и отметок.
– Что это ещё такое, твою мать?! – гневным шёпотом спросил каперанг Энделя, тряся у него перед носом тускло белеющим в лунном свете конвертом. – Я же чётко сказал: никаких писем!
Сознаться в том, что за день до начала подготовки к операции Мэри заглянул в судоремонтную мастерскую проведать Новицкого, попрощаться, заодно забрать у него письмо для Полины, было равносильно тому, чтобы собственноручно выписать лучшему другу – а может, и себе заодно – путёвку в штрафбат.