При всей кажущейся примитивности револьвер производил впечатление хорошей, качественной «машинки». Ладно, еще наиграюсь. Я снова зарядил револьвер и завернул его в тот же кусок ткани. Попутно про себя отметил, что хоть и был револьвер заряжен, но де Клер не носил его собой. То есть не ожидал на себя нападения? Возможно, все же удар по голове был какой-то случайностью. Я положил сверток с револьвером на место и стал дальше разбирать чемодан.
Развязал матерчатый мешок, тот что побольше. В нем оказалась металлическая посуда. Небольшой овальный котелок, с петлями по бокам, в нем кружка, еще мешочек с ложкой, двумя вилками и столовым ножом и большая коробка непривычно длинных спичек. В другом мешке, поменьше, я нашел опасную бритву с полустертым названием фирмы «Вильям и что-то там». Маленькую железную бутылку с маслянистой жидкостью. Понюхал, пахнет керосином. Обнаружил еще пару белых, маленьких брусочков размером со спичечный коробок, но только тот, что из моей прошлой жизни. Один завернут в бумагу. Понюхал тот, что открыт. Ничем не пахнет. Ладно, разберемся потом. Если лежит рядом с бритвой, то значит что-то для бритья. Так? А керосин для чего тогда? Как лосьон после бритья? Смешно.
Стал складывать пожитки де Клера обратно в чемодан и среди одежды обнаружил перевязанную пачку писем. Внутри меня опять что-то кольнуло. Какое-то сложное чувство. Тревога, обида, злость. Покрутил в руках найденные письма, бросил их на кровать, а чемодан с вещами задвинул обратно под кровать. Немного осталось после тебя де Клер. Как в песне «Все что было моим, уместилось в руке». Это наследство де Клера, а что осталось после меня?
Я лег на кровать. Поудобнее устроил больную голову и стал рассматривать пачку пожелтевших писем.
Я смотрел на тоненькую пачку писем и думал, что, если бы я был в прошлом филателистом, то, наверное, задыхался бы от восторга и счастья. Каждый конверт был украшен, как минимум, четырьмя проштампованными марками. Но в прошлом мое увлечение филателией захватило только детство и ограничилось покупками ярких марок и блоков далекой страны Бурунди в местной Союзпечати. Блеклые марки с изображением холодных английских королев меня никогда не привлекали.
«Ну, что? Покопались в грязном белье, переходим на новый уровень мародерки? Копаемся в личных делах?» Мой внутренний адвокатом только хмыкнул и ничего не сказал, а я открыл первое письмо.
Письмо было от матери де Клера и написано было, естественно, на английском языке. Надо сказать, что именно язык окончательно убедил меня, что окружающий меня мир – это не розыгрыш. В прошлой жизни английский я знал хорошо, даже очень хорошо. Но здесь, в этом мире я просто думал на этом языке. Мне резал слух английский язык фрау Бергман, я слышал акцент Уолша, подмечал маленькие ошибки Циммермана, которые он делал, когда волновался. Такое не подделаешь. Это было внутри меня. Вот и сейчас я смотрел на текст письма, написанный черными чернилами и явно железной перьевой ручкой, и не думал над значениями слов, грамматикой и прочее. С пожелтевшего листка письма я сразу выхватывал смысл предложений, погружаясь в личные дела и прошлое человека, в тело которого я попал.