Монах, придя домой, первым делом сварил кофе. Выпил и прилег, подложив под больную ногу две подушки. Закрыл глаза и стал думать о путях озарения и от чего оно зависит. От житейского опыта – однозначно. От умения выстраивать цепочки аналогий – несомненно, что опять-таки зависит от житейского опыта. От наблюдательности. От всяких мелких незначительных, не бросающихся в глаза деталей, застревающих в подсознании, на которых держится интуиция, она же нутро. А потом это все воссоединяется в горючую смесь и… бац! Взрыв. Осенило и озарило. Кажется, снизошло откуда-то сверху, ан нет, выдало твое собственное подсознание.
Он поднялся с дивана, дохромал до письменного стола, упал в кресло и включил компьютер.
В десятый, в сотый раз смотрел кино с Речицким и неизвестной девушкой. Смотрел с новым чувством. Неизвестная девушка…
Почему неизвестная? Известная! Другой цвет волос, живость, не то природная, не то наигранная, от которой ничего не осталось в помине, манера хохотать, запрокидывая голову… тоже исчезла.
Он смотрел на нее в больнице и видел спящую девушку на записи… спящий человек похож на себя, он всегда одинаков, на нем нет маски.
Монах испытывал странную боль и разочарование. Она ему нравилась. Он вспоминал, как они пили кофе в павильончике в парке.
Сейчас ему уже казалось, что он с самого начала, как только увидел проклятую запись, понял, только боялся признаться себе. Она была без сознания, и словно спала: бледное лицо, закрытые глаза, чуть повернутая вбок голова…
Это была она, Лара, с той записи, жертва…
Ему бы прислушаться к словам Митрича о том, что Яник Ребров часто бывал у него с девушками, что их фотографии на стене, да полюбопытствовать…
Сегодня он сразу нашел ее. Яник и три девочки, крайняя справа – Лара. Она же Ляля или Лида. Если ожидать увидеть, то можно узнать, хотя она теперь другая.
Некрасивая история. Монах далеко не праведник, всякого навидался, иллюзий в отношении человечества не питает. Но даже в самом закоренелом цинике сидит идеалист, который надеется, что идеал существует. Сейчас он спрашивал себя, что он чувствует…
Он не знал. Он ей не судья.
В этой фразе лицемерие и поза, в ней кроется затаенная обида: я тебе не судья!
Еще как судья! Как она могла? Притворщица, шлюха, обманщица… Торговать или не торговать телом – личное дело каждого, но устроить спектакль с убийством… гнусно. То-то она боялась нос высунуть из дома, то-то была против переезда и постоянно ожидала, что ее узнают. Речицкий, похоже, не узнал…
Монах вспомнил, как она рванулась из рук Речицкого на вернисаже, вспомнил ее напряженное лицо – ему сейчас кажется, что она побледнела и чуть не потеряла сознание от страха, и в нем невольно шевельнулось что-то вроде сочувствия. Загнанное перепуганное животное…