– Что? Вот прямо посреди ночи на стрельбище пойдёте? – с явным удивлением спросил «чёрный».
– А почему нет? Ночевать всё равно здесь придётся. Не ехать же сейчас домой. Схожу, постреляю и верну его.
– Слушай, полковник. Мне мои бойцы говорили, что ты про наши автоматы уже как-то спрашивал, – «чёрный» говорил, противно растягивая слова. Было очевидно, что человек он довольно грубый и не считающий нужным уважать собеседника, – Отвечаю тебе, как есть. Эти автоматы выдаются только солдатам на время патрулирования в лесу и при выезде с полицией по неординарным вызовам. Постоянно их носить имеет право только наш спецназ. За потерю этого автомата чуть ли ни трибунал. Само их существование – государственная тайна! Я эти игрушки у того тощего из ФСБ…
– Кнутова, – вставил Корин.
– Ну да, – без особого интереса согласился «чёрный», – Я под свою роспись их принял. Ему же их и вернуть должен. Всё. Разговор окончен. Вижу, ты – мужик хороший, но ещё раз в дела спецназа сунешься, я тощему доложу.
После этих слов он развернулся и вразвалочку покинул кабинет.
Корин вздохнул, затем сладко потянулся в кресле и зевнул. Медленно моргая он опустил голову и стал что-то рассматривать у себя на столе. Затем, сняв очки, полковник положил их между стопок бумаг, извлёк из какой-то полки стола устройство с наушниками. Надев наушники, Корин откинулся в кресле, заложил руки за голову и закрыл глаза. Музыка играла тихо, но Никита с помощью усиленных сенсоров костюма сумел разобрать текст одной из песен, что слушал отдыхающий военный*:
Вороний пир, уставший мир, мостов крюки на труп реки.
Не доверяй законам стай и никогда не лезь в стада.
Забытый дом, несется волк ни чуя ног – он одинок.
Клочья знамен и честь племен: кто знает толк, тот этот волк.
А из меня рвется молчание, достался в наследство кому-то мой крик.
Есть объяснение, но нет оправдания – убейся об стену пустоты, я привык.
А из меня рвется молчание, достался в наследство кому-то мой крик.
Есть объяснение, но нет оправдания – убейся об стену пустоты, я привык.
Так много зол. Кулак об стол и лечь в кровать, и выбирать.
Не сможешь век свести на бег, пока дрожишь за миражи.
Но он придет, как первый лед в ночной тиши. Тогда реши,
Как быть собой. Сон и покой – с ними другой далекий вой.
А из меня рвется молчание, достался в наследство кому-то мой крик.
Есть объяснение, но нет оправдания – убейся об стену пустоты, я привык.
А из меня рвется молчание, достался в наследство кому-то мой крик.
Есть объяснение, но нет оправдания – убейся об стену пустоты, я привык.