Не скажу, что я сразу поняла эту идею, на которой Жак так настаивал. Сперва я смотрела на него как на жертву, как на человека, пережившего концлагерь, чудом избежавшего гибели. Я ведь и сама внучка депортированных и тему лагерей воспринимаю обостренно. Годами, пока мы пытались хоть что-нибудь узнать об их судьбе, и даже потом, когда взрослые уже знали, что надежды больше нет, я ждала, что дедушка и бабушка вернутся из нацистских лагерей, и верила, что однажды они постучатся в дверь нашей квартиры, как постучался Жак Росси в дверь моего кабинета.
Между нами сразу возникла симпатия, родилось доверие, мы стали друзьями с первой секунды, даже прежде чем я как следует изучила его куррикулум, из которого стало ясно, что этот человек, одновременно такой хрупкий и такой сильный, заглянул в лицо Горгоне и уцелел.
Но дружба не мешает работе воображения. О нем уже начинали говорить, он становился известным, и годами я страстно слушала его рассказы и перетолковывала их на свой лад, создавая для себя легенду о Жаке Росси. В этой легенде, которую наша книга позволит развеять, Жак был отпрыском дворянской семьи; его мать-француженка вышла замуж за польского аристократа, которого Жак называл отчимом. Жак оказался в изгнании в Польше, обожаемая мать умерла, когда сыну было всего лет десять, и мальчик, наблюдая классовые отношения на примере имений и предприятий отчима, с которым у него были очень далекие отношения, обнаружил, что в мире царит социальная несправедливость. В шестнадцать лет он вступает в нелегальную польскую коммунистическую партию; очень скоро его арестуют, несколько месяцев он проводит в заключении. Выйдя из тюрьмы, становится связным Коминтерна. Во время войны в Испании молодой Росси выполняет задание в рядах испанских республиканцев; его отзывают в Москву и арестовывают по приказу товарища Сталина. Когда его отправили в ГУЛАГ, ему было 28 лет или около того. Он вышел из лагеря двадцать лет спустя, после смерти Сталина.
Такой образ Жака Росси сложился у меня в те времена, когда я уже была с ним знакома, но не знала его жизни; этот поверхностный образ уточнился спустя четырнадцать лет, в 1999 году, когда мы с ним записали его свидетельство. Мы вновь были в Вашингтоне, цвели азалии. Жаку было уже девяносто; известный автор, он вернулся туда, где завершал свое исследование и страстно надеялся на его публикацию. Я понимала, что Жак привык возвращаться на старые места: свободным человеком он радостно вернулся в Норильск, расположенный за Полярным кругом, через сорок лет после долгого заключения в этом сибирском городе, построенном зэками, такими же арестантами, как он сам. Возвращение на старые места. Этими словами можно обозначить и жизненный путь Жака, и проделанную нами совместную работу над его историей.