– Мне акцент заметен, – сказал он, – а вот другие могут и не понять… Просто мне приходилось встречаться с поляками, они изредка работали у нас или неподалеку. Некоторые твои слова в произношении звучат практически так же, как и у них. Неплохие были, к слову сказать, ребята. Хорошие шахтеры. И сам я тоже шахтер, и работаю на одной из шахт, что находятся у нас, в Чили, в пустыне Атакама.
– Кому, как не тебе, работающему в этой сфере, знать, что не только толстосумы могут заниматься туризмом? – заметив удивление в моем взгляде, заметил он, не забывая потягивать из уже более чем наполовину опустевшего фужера, – а что, у вас много толстосумов набралось бы? Если бы это было так, что только они пускаются в поездки, пожалуй, ты бы сидел без работы или занимался чем-нибудь другим. А я ведь довольно прилично зарабатываю, правда, по местным меркам. И вообще, спроси любого шахтера во всем мире, – усмехнулся он, – тебе любой скажет, что наш труд, пожалуй, самый каторжный в мире, и что при этом вряд ли любой из нас получает достойную этому труду оплату. Она должна была бы быть, по крайней мере, раз в десяток больше… Кстати, зовут меня Арсенио (имя изменено – авт.).
– Налей-ка и моему другу, – Арсенио кивнул бармену на меня и, заметив мой протестующий жест, сказал: – не возражай, этому меня научили упомянутые поляки – платить за друзей. Хороший обычай. У нас это как-то не принято, здесь каждый платит за себя. А жаль… Еще не так давно я работал в шахте Сан-Хосе, – добавил он, – слышал о такой? А теперь уже на другой шахте.
Я едва не подпрыгнул на табуретке.
– Так вы один из тех, кто в этой злосчастной шахте просидел под землей почти два месяца и кого чудом вытащили оттуда на поверхность? – с безмерным удивлением спросил я.
– Более двух месяцев, – поправил он, – первого, Флоренсио Авалоса, подняли в среду, через 69 дней после аварии. А последним подняли Луиса, нашего начальника смены, если желаешь, Луиса Альберто Урсуа Иррибаррена. С тех пор я и ношу темные очки, зрение до сих пор полностью пока еще не восстановилось.
Арсенио дотронулся рукой до очков, я понимающе кивнул в ответ.
– Ты не можешь себе представить, – усмехнулся он, – как мы радовались, когда увидели первого человека после более чем двухмесячного заточения!
– Могу представить, сколько лиц было вокруг! – покрутил я головой.
– Ничего подобного! – засмеялся Арсенио, – он был один, Мануэль Гонсалес Павес, первым опустившийся к нам вниз в «Фениксе», спасательной капсуле, но он олицетворял для нас близкое спасение.
– Вернее, почти для всех нас, – через паузу добавил он, – ибо я с самого начала знал, что мы не можем погибнуть на глубине.