Вместе они вошли. Это была небольшая круглая кабина, в стену которой был врезан большой круглый иллюминатор, окруженный трапециями нескольких иллюминаторов поменьше. В целом конструкция походила на старое чердачное окно. Олимпия подошла, полуоперлась-полулегла на него. Полуобернувшись, жестом пригласила Юру встать рядом. Он только мельком взглянул на неспешно поворачивающуюся под ними Землю, подернутую сероватой ватной пеленой облаков. А потом все не мог оторвать глаз от тонких черт ее лица, облитого бледно-голубым светом, переполненного невероятной нежностью. Нежностью к этому глупому голубому мячику.
– На первой станции был почти такой же модуль.
– Тоскуешь по дому? – Юра внутренне поморщился, сразу же после того как сказал это. Участливость прозвучала фальшиво, почти саркастично. Но Олимпия этого даже не заметила. Она покачала головой.
– Я слишком хорошо помню, насколько там было тесно. Тоскую по людям. По времени. Это тяжелее всего. Они все уходят, а я остаюсь.
Тишина сомкнулась над ними. Но это было уже не молчание неловкости. Просто слова сейчас были не нужны. Он любовался ею, слушая её дыхание. Она смотрела на Землю. Земля смотрела на них обоих. А время шло.
Но вот к шелесту систем жизнеобеспечения, к волнам ее выдохов присоединился новый звук. Олимпия мурлыкала смутно знакомую, ускользающую мелодию. Юра открыл было рот, чтобы спросить что она напевает, но мелодия набрала силу, обросла словами:
– Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой.
Он так и остался с открытым ртом. Девушка же продолжала:
– Крутится-вертится, хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть.
Грудным звуком мимо прошел проигрыш, тогда и Юра подхватил:
– Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблен. Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблен.
Олимпия тихо, переливисто засмеялась. Лицо ее стало светлее.
– Отец любил напевать ее в Куполе.
Отец. Не дядя, а именно отец. Хотя, может этого ничего и не значило. А если подумать, то это в любом случае ничего не значило, маленькая, ничего не меняющая разгадка для для мыльной оперы двадцатилетней давности. Был ее отец русскими, или не был – какая, по сути, разница?
– Кстати, – продолжила Олимпия, – тебе не кажется, что ты немного торопишь события?
– В смысле? – Юра даже слегка опешил. За всю жизнь его еще не разу не обвиняли в том, что он кого-то торопит или сам куда-то торопится. Скорее наоборот.
– Мы только познакомились, а ты уже говоришь что влюблен. Даже поешь об этом. – и снова она состроила рожицу хитрого чертенка.