Атаман Плотов говорил то, в чём абсолютно не сомневался. Ведь новые бояре не намерены отдавать народу фабрики, заводы, землю… Им самим мало наворованного… их отпрыскам и шлюхам. Откуда они взялись-то. Говорят, что среди их, главных, нет ни одного славянского лица. А если и есть, то те давно уже с Бундом или с подобными инородными партиями снюхались, которые до 1905 года только и пошаливали, терроризмом занимались.
– Я всё вижу, Юля! – с горечью сказал Плотов. – Но я не понимаю, кто эти люди. Зачем надо было огород городить? Повыползали из своих нор мрачные субъекты и загнали народ в кабалу. Россия богата, есть, что прибрать к рукам. Может быть, и мы, в чём-то, преступники, малина-земляника!
– Да какие же мы преступники, Паша? Не ты ли гнал белую свору атамана Калмыкова до Шанхая? Не ты ли бил японцев под Спасском и Волочаевкой? Да разве ж обо всём скажешь? Разве всё упомнишь?
– Не я один. А все… мы. И они тоже, большевики, воевали. Из песни слов не выкинешь. Что есть, то есть,– сказал Павел.– Снимай одежду! Всё снимай, и я обниму и тебя, и мать-земельку. В последний раз. В самый последний раз сольюсь с тобой, и станем мы одной душой. Даже за гробом будем едины.
– Да-да, Пашенька, сольёмся. Но послушай меня. Может быть, ты уйдёшь отсюда? Все уйдём. Всем отрядом.
– Смешно говоришь, Юлька. Нас, всё одно, найдут. Да и мы – не зайцы! Ты – другое дело, ты женщина… Я хочу, чтобы ты жила, Юлия. Но я мужчина, я – атаман, анархист, дитя Истинной Свободы, без всяких там гнилых партий и тупой государственной власти, аппарата подавления.
– Всё так, Паша, но…
– Я человек народных артелей и Великой Общины. Я – человек вечного боя, я никогда из него не выйду даже там, в Мире Ином. Мне нельзя. Ведь и там, может быть, из потустороннего народа кровь пьют тамошние бояре и чинуши. А ты не зли меня, малина-земляника!
– Прости, Паша. Но не забывай, что я тоже анархист и начальник штаба твоего отряда, и не по твоей воле… а назначили меня на такое дело ответственные товарищи. И хоть я ещё молода, опыт революционной борьбы у меня имеется.
– Я виноват за свои слова, Юлия Алексеевна. Но не забывай, что ты моя жена. Мне трудно представить…
– Прости, Павлик, мне тоже трудно представить тебя мёртвым. Ведь я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты жил, родной мой.
Они, не сговариваясь, стали поспешно раздеваться, швыряя одежду прямо под ноги. Юлия легла на спину, с любовью и страстным желанием глядя на Павла.
– Иди сюда, – сказала тихо Юлия.– Впечатай меня в землю своим сильным телом. Ты славно умеешь это делать, мой богатырь.