Он отвернулся и смотрел теперь куда-то вдаль, между недалеким Модиином, полями и стеной кедровника на горизонте. Надо бы ему что-то сказать, ободрить, подумал Публий, но тогда и ему захочется меня тихо прирезать. Нельзя тут ничего говорить, решил он, надо просто молча слушать. Сефи вздохнул и продолжил:
– Хотелось бы мне сказать, что ее муж был редкостной сволочью, но не скажу. Хотя и порядочным евреем он тоже не был, иначе не примкнул бы к эллинистам. Из-за этого Дикла от него и ушла, хорошо хоть детей у них не было. Она вернулась к отцу, а ко мне вернулась надежда. Ты же видишь, я отнюдь не урод, мне об этом говорили многие… женщины. Но оказалось, что ей не нужен красавец, у которого в голове даже меньше, чем в кошельке. То, что она искала, она нашла в Иуде, и я не удивился. Мне даже не было обидно, всего лишь горько. Ведь я готов отдать жизнь за любого из них. Ну, как тебе моя история?
Публий, не отвечая, поднялся и посмотрел на Сефи. Не знаю, сколько у него в кошельке, и сколько в голове, подумал он, а вот в сердце у него хватит на двоих. Теперь все было сказано, решение принято и он был благодарен Сефи, хотя вряд ли смог бы объяснить – за что. До Модиина оставалось всего-ничего и они дошли туда часа за два, а там их дороги разминулись.
Он снова вспомнил красавца-хилларха перед домом Хайи, потому что сердце начало давать сбои и он не мог заставить себя открыть дверь. Но открывать ее и не понадобилось – Шуламит стояла снаружи, прислонившись к камням стены и закрыв глаза. Неужели она ждала, подумал он. Да нет, невозможно, я же никого не предупредил. Он подошел и осторожно взял ее руку в свою. Ее пальцы безвольно повисли, а глаза по-прежнему были закрыты. Казалось, она не замечает его, не замечает ничего вокруг: ни дома, ни улицы, ни кривой акации за углом дома, ни колодца напротив. Ну, конечно, подумал он, у нее же закрыты глаза. Но даже открой она глаза, казалось она все так же будет смотреть в никуда, не видя ничего вокруг. Неимоверным усилием он пересилил темное отчаяние, нахлынувшее неоткуда, и заговорил. Потом он так и не смог вспомнить те слова, что порой шептал, а порой и кричал ей там у двери симонова дома. Кажется, он рассказывал ей о своей жизни, пустой и бессмысленной, потому что ее, Шуламит, не было в этой жизни. Еще он говорил о далекой стране, в которой родился и о доме, в котором вырос. Но это было так давно и теперь у него не было своего дома, а ведь каждому человеку нужно то место, куда он может вернуться и где его ждут. И он мечтал о доме и думал о той, что будет его ждать, а вот теперь оказалась, что ему нужна только она, и, если она не будет его ждать, то у него не будет места в этом мире. Вроде бы, он рассказал ей об отражении луны в глазах цвета темного песка и о солнце, проблескивающем через темную медь волос. А, может быть, он только хотел это сказать… И тогда она открыла глаза.