– Ну что вы, в самом деле?! … Но выслушайте меня до конца. Маркиз де Меревиль арестован два дня назад… я не имею отношения к его аресту… говорю это специально для вас… завтра состоится вызов в трибунал. Таким образом, эта тема закрыта и больше не обсуждается.
Но… о вас, вашей матери и даже о вашей сестре речь не идет, эту тему, ни люди из секции, ни трибунал поднимать не будут, это я обещаю вам. Вы слышите меня, Элиза?! Вам плохо? Выпейте воды…
– Братец патриот! Убийца! Ненавижу! Женевьева ведь любила Меревиля! Она не захочет жить без него!
Норбер придвинулся совсем близко и взял девушку за руки:
– Замолчите! Никогда не произносите таких слов. Если вы будете осторожны, с вашей семьей всё будет хорошо. Завтра гражданин Жюсом проводит вас к сестре, поговорите с ней, заберите ее домой. Я отдал распоряжение временно… поместить ее отдельно и охранять, именно потому, чтобы не вздумала покончить с собой после ареста маркиза. По-моему ваш брат ювелирно решил эту семейную проблему…
Услышав его последнюю фразу, Элиза Луантэн бросила на него такой выразительный взгляд, что Норберу стало не по себе. И всё же он не смог не сказать:
– Элиза, я сделал для вас всё, что мог. Если вы будете осмотрительны, вашей семье ничто не угрожает. Но «бывших» следует предоставить их судьбе.
Нужно ли говорить, что расстроенный и мрачный, Норбер перестал с того дня посещать улицу Сен-Никез. Но ему было о чем думать и за что переживать. Он готовился к командировке в Майенн…
Вечером того же дня он подозвал к себе Венсана. Парень держался скованно, мял в руках красный колпак и озабоченно сверкал глазами. Но Куаньяр уже давно успокоился.
– Роялисты схвачены? – вскинув голову, Норбер мерил Венсана умными, холодными глазами.
– Да, гражданин.
– Хорошо…Я делаю тебе предупреждение уже второй раз…, третьего не будет, – и, наткнувшись на расширенные от ужаса зрачки, мрачно усмехнулся, – не смотри на меня, как на зверя, я имею в виду, что тебе придется искать другую работу…
Гражданин Лапьер и Общественная Безопасность
Жанна Ланж была хорошенькой 20-летней девушкой, юная начинающая актриса уже пользовалась известностью среди парижских любителей театра.
Ни война, ни суровые будни революции отнюдь не уничтожили культурную жизнь французской столицы. Девушка уже переоделась в свое 0обычное платье и расчесывала перед овальным зеркалом густые длинные волосы, когда в дверь гримерной постучали.
Она не успела произнести ни звука, когда ручка двери повернулась, и на пороге возник интересный мужчина лет 35-36 в строгом, изящном темном костюме.