– Я же вам говорила! – Эльвира уже всерьез стала опасаться, что у нее не все в порядке с головой. Может, провалы в памяти у нее от стресса или грязной воды наглоталась, когда тонула? – А иначе, где бы мы взяли мотоцикл?
– Ах, да, что я, в самом деле…
Значит, не только у нее проблемы с головой?
– Во всяком случае, я вам не понравилась. Вы стараетесь на меня лишний раз не смотреть, опускаете глаза, будто я вас раздражаю.
Тут Эльвира немного кокетничала, потому что знала о своей привлекательности, и догадывалась, что он вовсе не остался к ней равнодушен. Но он должен ей сказать об этом сам. Эльвира не знала, почему вдруг это сделалось для нее таким важным.
И он выдавил, глядя в сторону:
– Понравились. А что толку? Дочка вице-мэра…Как говорится, не в свои сани не садись.
– Теперь уже я не столько дочка, сколько вдова.
– Вы играете со мной, – он строго взглянул на нее.– Девчонка! Для вас слово – вдова – не имеет особого смысла. Вы ведь в браке только два дня и побыли…
– Думаете, я неправильно горюю?
Он, видимо, хотел сказать, что Эльвира и вовсе не горюет, но передумал.
– Будем считать, этого разговора между нами не было.
– А что было?
– Ничего. Я на службе.
– А я и забыла! Ну, что ж, будем ехать и молчать. Три часа молчания. Хорошее название для романа?
– Для романа три часа – слишком малое время… Кстати, вы вполне могли отказаться и не ехать со мной в Мостовое. До него больше двухсот километров…
– А я вот еду. И могилу Вадика пойду искать… Кстати, вы не знаете, память к Мальцеву вернулась или нет?
– Не знаю, – он посмотрел на нее с пониманием. – Как-то врачи не уточняли. Позвонили нам и сообщили, что сегодня ненадолго он пришел в себя. То есть, выходит, он может быть без сознания и мы зря туда едем?
– Мало ли, – пожала она плечами.
– Да, останется лишь уповать на то, что память к нему вернулась, и он в сознании, иначе все будет зазря.
– А после того, как вы с Евгением поговорите, мы с вами поедем в лес?
– Мы с вами! – передразнил он. – Как бы ни относилось к предоставленной вами информации мое начальство, я не могу позволить себе, подвергать риску вашу жизнь.
– А свою жизнь?
– Единица, кому она нужна? Голос единицы тоньше писка, как говорил пролетарский поэт Маяковский.
– Мне нравится, что вы шутите. Я людей из вашей службы представляла такими буками без чувства юмора. Строгими до суровости. И вообще неинтересными.
– В каком смысле? – удивился он.
– В таком, что вам недоступны обычные человеческие чувства.
– Ну, вы и накрутили! – он даже расстроился. – Вот уж не думал, что выдержанность можно принимать за бесчувствие.