То, чему учился в Военном Институте, спрятано за ненужностью в ящик на «чердаке». Новую, полувоенную профессию освоил в совершенстве, но не уставал удивляться ее безразмерному многообразию. Комиссар дивизии то и дело добавлял новую нагрузку. Пришлось преподавать в выпускных классах средней школы военное дело и основы безопасности. Кроме законных выходных еще два дня в неделю не появлялся на службе. В паре с профессиональным художником занялся оформлением интерьера городского Дворца Молодежи. Попутно для столовой своей части написал копию известной картины, запечатленной в памяти с детства, с обложки первого учебника, «Родная речь».
Свободы становилось все больше, а свободного времени все меньше. Иногда забывал, где и кто я есть. Мог исчезнуть из поля зрения непосредственного начальника на двое-трое суток. Прощалось все! Но… Перерыв постепенности случился, когда сделал маслом громадный портрет Вождя для клуба части. Внезапно в чужом доме отключилось сознание. Третий раз я отсоединился от текущего мира. Очнувшись, ощутил себя мальчиком, сидящим в бессилии на крыльце отцовского дома. Картинка ушла, я осмотрелся. И, устроившись на кровати в трехкомнатном доме-бараке с двумя печами, незаслуженно выделенном командованием, задумался. Да, живу в чужом доме. Все дома на этой планете для меня чужие. Но не в этом дело. И спросил себя, оглядывая казенную мебель: тем ли заполнены дни мои и ночи? Но — что я могу? Изо всех сил стараюсь как все… Но внутри-то остается несогласие. Будто я странник-чужеземец, не знающий, куда ведет его дорога.
Событие вместе с переживаниями длилось недолго, но потрясло. Суть его я так и не понял. Но посчитал за знак и сделал вывод: пора покидать Центро-Самакинск. Соглашаться на все: хоть в глухие медвежьи леса, хоть в оленью мшистую тундру. Втянуться в соревнование по семейно-денежным задачам и нормативам — нет, не получается! Под завесой преданности Партии Авангарда и Империи примкнувший к предложенному способу бытия? Противно делается временами! Но других-то путей нет. Нет?
Позвонил комиссару дивизии и колесо закрутилось. И, похоже, в каком-то более приемлемом направлении. Так я думал.
Амаравелла?..
* * *
Мини-поезд мчит по узкоколейке на север острова. Купе столь мало, что Саша мой не смог бы и прилечь на полке. Рельсы приблизились к океанскому берегу, темные волны лижут серый песок в десятке метров от железнодорожной насыпи. Смотрю на пузырчатый накат прибоя, пока вид не перекрывает картина художника-космиста, увиденная в Ерофейске. Проваливаюсь в серое пятно и оказываюсь над островом. Но лечу не сам по себе, как бывает в снах, а на спине громадной белой птицы, обхватив руками ее шею.