– Светает уже, а Ленина не видно. – Грустно говорит он.
– А ты по нему уже соскучился? – Светка единственная из нас, кто ещё сохранил весёлый настрой. Она не может понять нашего резкого перехода от весёлого настроения к унынию.
– Мне бы хоть он совсем не появлялся. – отвечает Буратина. – Ну ладно, светает уже. Пойду я немного покемарю, а то третью ночь толком не сплю. – Он машет рукой и , как-то по стариковски ссутулившись, медленно сползает по лестнице.
– Что-то случилось? – спрашивает Светка.
Случилось. Мы только что вернулись назад в настоящее. Там мы были весёлыми героями, а здесь печальные неудачники.
– Так, ничего! Просто немного взгрустнулось. – Я пытаюсь вложить в улыбку как можно больше нежности, прижимаю её, закутанную в плед к себе, приближаюсь к ней, трусь трёхдневной щетиной о нежную щёчку, вдыхаю цветочный аромат. Теперь нам уже точно никто не помешает. Я могу сделать это прямо сейчас, но меня опять что-то держит.
– Знаешь, мне так хорошо рядом с вами – с тобой, с Серёжкой. Я снова в том времени, снова молодая. – Изогнутые сердечком губы рядом с моими глазами. Увидев эти губы однажды, я понял, что это мой идеал совершенства. Нужно подать шею вперёд на какие то два сантиметра и я овладею этими губами. И это уже перестанет быть мечтой, а за двадцать с небольшим лет, я уже как-то с ней сроднился.
– Тебя жена не потеряет?
Она подыгрывает мне, помогает подольше не расставаться с мечтой.
– Нет…если даже и потеряет, или не сможет дозвониться на умерший телефон, будет уверена, что ничего страшного не случилось.
– А что для неё самое страшное относительно тебя? – тёмные глаза смотрят не моргая. Они сканируют, изучают то, что с одной стороны им хорошо знакомо, но видимо претерпело некоторые изменения.
Я вздыхаю, кусаю губу, сажусь, закуриваю, смотрю на гладь воды, подсеребрённую встающим солнцем.
– Самое страшное для неё это то, что как раз сейчас происходит.
Она не задаёт глупого вопроса, «а что же сейчас происходит», а молча смотрит как я пускаю дымные кольца.
– Почему же она так уверена, что с тобой не может этого произойти.
– Потому что она меня знает. За все годы, что мы вместе с моей стороны не было ничего серьёзнее мелких интрижек и загулов с проститутками.
– Ты говоришь, что она тебя знает. Получается, не знает? – Чёрные зрачки расширяются, им нужно набрать мощность, чтобы просветить меня насквозь.
– Она знает меня настоящего, а здесь я…– Я чувствую, что запутался. – То есть здесь я настоящий…
– Здесь, или там?
– Знаешь, мне кажется, что как раз в то время мы были настоящими, а всё, что было потом, лоск, шелуха, капустные листы, в которые мы оборачивались слой за слоем, пока не превратились в огромные круглые качаны. Находясь здесь, я вспоминаю всё до мелочей, словно я и не покидал этого двора, будто сейчас ещё конец двадцатого века. Всё что было после, как щелчок пальцев. Р-раз – я звонко щёлкаю большим и безымянным пальцами. – Двадцать лет пролетело. А что было в эти двадцать лет? Телеги в супермаркетах, совещания, договора, счета, отчёты, пьяные пятницы, больные понедельники, отпуск в Турции, очередной запой… Знаешь, ещё немного, и я не захочу возвращаться.