Ринат кивнул, внимательно ее слушая. Марь Ванна продолжала:
– А есть и те, которых от нормальных только спецы отличить могут и то, не всегда. Я даже удивлялась, что это они среди психов потеряли. Многие из них были социально адаптированы, понимаешь? Это когда люди с проблемами психики имели работу, жили дома среди родных и близких, даже семью заводили, детей рожали. И такое случалось довольно часто, только с условием, систематического, где-то раз в год или полгода, в зависимости от решения наблюдающего психиатра, освидетельствования. Они проходили это освидетельствование у себя в районных диспансерах, а при необходимости направлялись к нам в интернат. Так вот, у нас много было пациентов, умных, образованных, с ними поговоришь, и вроде сама умнеешь. И порой не веришь, что в медицинской карте, в графе диагноз стоит «шизофрения». Где-то раз в полгода на недельку другую к нам в интернат приезжал пациент, лет 55, звали его Борис Павлович, профессор какой-то, в институте преподавал. Диагноз ему поставили в 30 лет, и с тех пор он был нашим пациентом. С виду, абсолютно вменяемый человек, интересный, эрудированный собеседник, умница одним словом. Одна беда, он утверждал, что за всеми нами наблюдают инопланетяне, причем за каждым в отдельности и в подробностях: личная жизнь, работа, мысли подспудные, понимаешь? Он любил наше заведение, как ни странно, именно там, он чувствовал себя спокойнее, чем дома. Мы с ним часто встречались на прогулках во дворе интерната. Вот как сейчас помню его слова: «Маша, помяните мое слово, они все сидят в наших головах, в моей, в вашей, видят всю нашу жизнь сквозь призму нашего мозга, изучают его». Я тогда только плечами пожимала, а про себя думала: «Жалко, такой замечательный человек, а вот с головой беда …».
Марь Ванна, вдруг присела на кровати, взяв Каримыча за руку:
– Ринат, а теперь выходит, что этот Борис Павлович прав был тогда, со своими страхами? Просто он их, инопланетян этих, чувствовал, а мы нет. А ты знаешь, сколько пациентов с таким же диагнозом у нас лечилось? Во всем остальном нормальные люди. Бедолаги… все сидели на нейролептиках и периодически лечились у нас… А сколько народу просто помалкивало, хотя чувствовало тоже самое – рассуждала она вслух.
– Ты про сон собиралась рассказать....
– Снится мне, что сидим мы в Борисом этим на лавочке в парке. Знаешь, какой у нас парк был в интернате, огромный, старый, там липам по триста лет было… Так вот, сидим, говорим о жизни, как всегда, а он опять за свое, про инопланетян этих. А я опять его жалеть начинаю. А он мне: «Марь Ванна, сударыня моя (он ко мне всегда так почтительно обращался, словно к княгине какой), вот вы меня сейчас жалеете, вижу по глазам вашим, как вам меня жалко, дурака больного, а ведь я не вру, можете и сами проверить… «Как же я проверю-то?» – спрашиваю. «А вы меня за руку возьмите, и в глаза мои загляните, да поглубже и повнимательнее» – говорит. Сдуру беру его за руку, я еще запомнила, что ладонь у него такая сухая, шершавая, мне не понравилась. Он очки снимает, в очках-то у него глаза были как мелкие бусинки, а тут, снял очки, а глаза у него большие карие и такие беззащитные… Смотрю я в них и будто проваливаюсь в колодец… Зрачки у него превращаются в черный туннель, в который меня буквально засасывает, и я лечу куда-то. Ух какое неприятное это было ощущение… Наконец выбрасывает меня из туннеля этого в какое-то незнакомое место, вроде не Земля наша, и вообще нет поверхности, понимаешь? какое-то пространство без верха и низа, кругом какая-то розоватая муть. Я в ней парю, как песчинка, и никуда мне не спрятаться, не скрыться. А меня, словно куклу, продолжает нести куда-то. И вдруг, впереди начинают проступать какие-то очертания. Существо какое-то огромное, как гора, а может и больше, с щупальцами, вроде нашего осьминога, только оно не плотное, а какая-то полупрозрачная слизь, и глаза, много глаз вокруг центрального шара, откуда щупальца росли, и один большой глаз, главный наверное, он в центре, на макушке, он какой-то фиолетовый и смотрит на меня пристально.