И тут меня словно кто-то потянул за руку. Я быстро открыла окошко текста и напечатала: «Добрый день! Как ваши дела?» Я хотела тут же стереть фразу (ибо зачем?), как вдруг под «моей» аватаркой появился значок «онлайн», а под моим сообщением – уведомление о наборе ответа. Я застыла. «Мой» аккаунт что-то отвечал мне… Ну же! Секунды тянулись мучительно долго. Наконец, всплыл текст: «Добрый день! Давно вас не было видно. Продолжим старый спор или начнем новый?»
Он здесь!! Он помнит обо мне! Он был наготове и ждал! В комнате словно взошло настоящее солнце. Немедленно отвечать! Но что именно? Боясь, как бы мое промедление не заставило его передумать, а быстро набрала первую пришедшую в голову дежурную формулировку:
«Признаться, не помню, о чем мы спорили. Напомните?»
«Ну как же. Мы говорили о сталинском кино и сталинском искусстве вообще. Я позволила себе заявить, что по-настоящему талантливых творцов, творцов мирового уровня, в сталинское время не было. (Примечание: да, «мой» аккаунт продолжал писать о себе в женском роде, педантично придерживаясь избранной линии, то есть прикидываясь мной. Но кое-о чем он все-таки забыл – что в «прошлом» диалоге мы с ним были на «ты»). Потому что в авторитарно-тоталитарном государстве может нормально развиваться только один стиль искусства – эпический, так как он рифмуется с самоутверждением власти. Все остальные стили возможны только в относительно свободном обществе, потому что они посвящены проблематике отдельной личности, каковая тоталитаризм вообще не интересует. Самые подходящие жанры для тоталитарного искусства – общественная архитектура и гимнообразная музыка, поэтому сталинский архитектурный неоклассицизм, симфонии Шостаковича и саунд-трек к кинофильму «Александр Невский» (да и сам этот фильм) были весьма неплохи. Тоже самое можно сказать о гитлеровской архитектуре и эпично-романтических фильмах Ленни Рифеншталь. Пожалуй, это единственное, что можно оценивать по одной шкале с современным им западным (условно – свободным) искусством. Хотя да, в СССР был еще один шедевр – «Тихий Дон», но он по большей части был написан не Шолоховым и, опять-таки по большей части – задолго до создания СССР. То, что он увидел свет в 1931-33 годах – это, может, счастливая ошибка системы, ибо не бывает правил без исключений».
О чем это он? В предыдущем диалоге этого не было. Отсылка к несуществующему прошлому – довольно странный способ вызвать на разговор. Ну не может же Николай всерьез надеяться, что я поверю в версию о своей амнезии? Или он банально застенчив? Ну да, судя по сложившейся кинотрадиции, компьютерные гении должны быть застенчивыми… Он стесняется?! Выходит, он допускает мысль, что я вовсе не жажду с ним общаться. Вот смешно. Хотя – откуда же ему знать, что я жажду? Но он наверняка подозревает, что я знаю об украденном нетбуке. И что я теряюсь в догадках о его мотивах. Я действительно теряюсь! Но при этом – жажду. Ну разговори же его, скорее, чего ты ждешь!