Эд кивнул и убрал пистолет, но сразу же дернулся вперед. Джон положил на его плечо руку.
– Я зря все это рассказал? – спросил он, скорчив кислую рожу. – Не торопись, и пропусти вперед того, кто хоть что-то знает.
Эд покорно отступил на шаг.
Чем дальше они шли, тем уже становился коридор, и тем выше поднимался туман, становясь все рассеянней и легче. До слуха Эда донесся отдаленный бой, будто тихий-тихий удар в барабан. Но вот бой стал слышен отчетливей и сильнее. Он растворялся в воздухе почти сразу, как ударил, от чего был похож на биение сердца. Впереди замаячила серая дверь, а бой превратился в ритмичную музыку, с поддержкой еще нескольких ударных. Серая дверь оказалась мощной стальной переборкой, какие стоят на кораблях, только без иллюминатора и с ручкой вместо вентиля. А посередине двери выдавался орнамент, или скорее силуэт – человеческое тело будто вырывалось из-под стали, и застыло в чудовищном напряжении, прижав руки к груди, зажмурив глаза и широко раскрыв рот в крике. Казалось, что человек, сильно страдал, вырываясь наружу. Пока Эд смотрел на силуэт, до него донесся далекий крик, как будто приглушенный толщей воды. Эд встряхнул головой и посмотрел на Джона, и тот, наблюдавший за ним из-за плеча, отвернулся.
– Готов? – спросил наставник, взявшись за ручку.
Эд кивнул. И тогда Джон открыл дверь. Волна запахов нахлынула на них. Целая вереница оттенков крови, чеснок, запах мертвой плоти, сталь, дерево, шелк и пластик. Запах волос и старомодных духов, гелей, пота, секса. Эд даже зажмурился от всего этого. И каждый запах был отдельной нитью. Вот оленья кровь, вот свиное мясо, вот собачье сердце. Но как-то сразу все запахи прижились, стали не остры, как в первое мгновение, а смягчились. И тогда Эд увидел клуб.
Притоны, логова, трущобы, целые города, где кругом грязь и запустение, где мешаются запахи мертвечины и страха – это все было знакомо Эду. Они всегда напоминали свалки, самые убогие из человеческих жилищ, заляпанных мраком. Но это было что-то совсем другое. Широкий подиум выдавался на середину огромного зала, и из него в черную высь тянулись три шеста. На этих шестах в несколько рядов в высоту, будто волнами, крутились стриптизерши из рода упырих. Почти голые, в цепях, скованных с шестом, они гнули свои тела вокруг него, то вливаясь в один общий танец, то разбиваясь на разные осколки движений. Вокруг подиума стояли резные столы из красного дуба, какие были в холле отеля, покрытые красным бархатом, с различной экзотической снедью. Вокруг столов сидели разного пошиба и калибра вампиры – и старики, и почти дети; и одетые в костюмы, и грязные панки; голые мужики и девицы, и разодетые в соболя дамы с утонченными господами. Столы стояли до самых воображаемых стен, вдоль которых располагались приватные ложа, все с той же мебелью и публикой за ними. А вверх уходили многие и многие ярусы таких же лож и столов. Вокруг суетились официанты и официантки в белой чистой униформе, и деловито разносили еду, питье, кажется наркотики, провожали гостей в дальние залы, усаживали новых, приходивших из других коридоров. Вокруг стоял шум, гам, оглушала музыка, похожая на ритм сердца. Кругом витал приятный алый туман, и светился багрянец.