– Светлана Солдатова – прошептала я, но Марфа нас уже не слушала, она легла на диван и отвернулась к нам спиной.
Переглянувшись с Никитой, мы молча ушли в свою комнату.
– Всё сходится – затараторила я, как только дверь закрылась. – Помнишь, мы предположили, что она плод связи брата и сестры.
– Вася, она мертва – устало вздохнул Никита, садясь на кровать.
– Нет, я не про неё, я про её брата, как там его зовут?
– Никола.
– Да о нём, мы предполагали, что он мог быть сыном Светланы, дочери. Это сходится со всем.
– Не притягивай факты под версии, а строй версии из фактов – повторил он мой же слова, когда-то сказанные ему же.
– Месть, Марфа говорила про месть, что, если он мстил Кротову, Захару, Шальцову за смерть сестры или матери. Венго – это месть с эсперанто.
– Ты знаешь эсперанто?
– Было дело ещё в универе, но сейчас не об этом. Сейчас ему должно быть около восемнадцати, самый уязвимый возраст. Он и пропал несколько лет назад, они с отцом покинули деревню, и о них нет данных. Мы ничего о нём не знаем.
– Не знаю, Вася, твоя версия звучит правдоподобно, но у нас нет никаких улик, доказывающих это. По описанию Данисова, ему больше двадцати. Да и художники портретисты тоже предполагают, что ему за двадцать, судя по фотороботу.
– Внешность может быть обманчивой – упёрлась я.
– Я не говорю, что ты не права, я лишь пытаюсь донести, что у нас нет улик, нет связи, чтобы связаться с ребятами и проверить все данные и сопоставить факты. Я временно приостановил работу по делу Солдатовых, у нас просто нет дополнительной информации – Никита устало вздохнул, завалившись на кровать прямо в одежде.
– Прости меня – прошептала я, присаживаясь рядом с ним и беря его за руку.
– Ты не в чём не виновата, наоборот ты раскрыла узор, догадалась о том, чего мы в упор не видели.
– Но я дала вам надежду.
– Ты дала нам лишь то, что мы сами хотели получить. Сейчас уже ничего не исправить, через день мы вернёмся и узнаем, что и как, а сейчас ложись спать.
Следующий день мы посвятили исключительно передаче силе. На этот раз Марфа раскрылась полностью, не скрывая больше ничего. У меня были двойственные чувства, меня разрывало между решимостью идти дальше и брезгливостью к тому, к чему она меня готовила. Её болезненное удовольствие от предвкушения смерти Гриши меня откровенно пугало, я лишь сейчас осознала, сколько в ней было ненависти и затаённой злобы. Она ненавидела свою мать, ненавидела весь род Гришаевых, ненавидела свою связь с этим убийцей и ненавидела саму себя за слабость. Она смотрела на меня требовательно, видя во мне лишь орудие своей собственной мести, своей ненависти. Я же пребывала в полном смятении, я осознавала, что Гришаева и загадочного убийцу нужно остановить, на кону стояло слишком многое, но в тоже время во мне не было ненависти к нему. Работая в полиции, я давно разучилась что-либо чувствовать к преступникам, они были такими, какими были, я же стояла на страже порядка и закона, это просто было моей работой. Максимум, что я испытывала к преступникам, это брезгливость и сочувствие. Но в этом деле сложно было сохранять равнодушие, я осознавала, что уже давным-давно испытываю желание остановить его любой ценой, и эта решимость меня пугала. Пока я не знала, что буду делать, не знала, как поступлю и выйду ли я на прямую конфронтацию с ним, я просто принимала силу и впитывала знания, решив, что буду разбираться по мере возникновения проблем.