Боевой дух войска поддерживался праведным гневом. Можно было бы счесть за поддержку и те робкие знаки одобрения, которые они встречали, продираясь через распутицу — почти непроходимую, чтобы назвать их движение маршем, — и проходя через деревни шведских язычников. На время схода в деревнях оставались только женщины, рабы и низкорожденные. Многие из них, завидев стяг с Копьем и Молотом, принимали его за своеобразный крест — чего опасался Герьолф — и, если сами происходили из христиан, смотрели на него как на символ освобождения. Другие же видели пекторали Пути и не без опаски присоединялись к отряду или сообщали полезные сведения. А те, у кого увели для великого жертвоприношения друзей или родных, просили дать им оружие и сами рвались в бой. Все были заодно, армия росла, а не съеживалась, как это случается со многими армиями по мере приближения к полю брани.
Так откуда же дурные предчувствия, спрашивал себя Шеф. Загвоздка в Катреде. Шефом овладела какая-то внутренняя уверенность, что это дело не разрешится в общем сражении, что в конце концов оно сведется к схватке ратоборцев. До сих пор он про себя надеялся на Катреда, на его силу и искусство, но больше всего — на его непримиримый дух. Катреда никогда не приходилось подбадривать, только сдерживать. До сих пор. Теперь же он был молчалив, печален, дух скрытой угрозы, который всегда исходил от него, исчез.
Трясясь на реквизированном армией пони, Шеф заметил, что к нему присоединился Хунд. Как обычно, он не рвался заговорить первым, просто ждал, пока Шеф найдет для него время.
Шеф украдкой оглянулся на едущего в десяти ярдах позади Катреда и тихонько проговорил:
— Боюсь, я потерял своего берсерка.
— Я тоже так считаю, — согласился Хунд. — А думаешь, нам понадобится берсерк?
— Да.
— Помнится, Бранд говорил о том, что делает берсерка берсерком. Он сказал, что это не человек, одержимый каким-то духом, а человек, который ненавидит себя. Может быть, у нашего берсерка, — Хунд избегал называть Катреда по имени, на случай если тот услышит, — может быть, у него появилась какая-то причина, чтобы перестать ненавидеть себя.
Шеф вспомнил о Мистарай и странном замечании, которое сделал Эхегоргун о потаенном народе, об их отношении к спариванию. Он вполне способен был представить, что Катред, если не может снова считать себя мужчиной, может зато считать себя троллем.
— Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, — сказал Шеф, — но я предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.
Хунд достал что-то из-под длинного плаща, какие теперь носили в отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.