— Иногда мне кажется, что в твоем воображении мы просто какие-то чудовища, — в очередной раз вклинился отец и подошел ближе. — Два врага, которых ты вознамерилась победить. Зачем тебе это нужно, Оля? Вместо того чтобы строить мосты, ты возводишь крепостные стены.
— Наоборот, — Надёжкина улыбнулась. — Вот сейчас — это мост. Делайте с домом, что хотите. Ничего смертельного не случилось. Акт доброй воли с моей стороны. В конце концов, если бы бабушка хотела, чтобы он был моим, он был бы моим.
— Да он и так твой! — вспылила мать. — Это старье, эта рухлядь — твое! Мы же хотели как лучше, добро тебе сделать хотели, сюда перевезти тебя хотели! Мы же знаем, во сколько ты встаешь, чтобы на работу попасть, Оля! Знаем, как ты бьешься сейчас! И если уж ты выбрала это все… то хоть облегчить твой быт, у нас же есть такая возможность! А ты на Троещину… Будто сирота при живых родителях.
Пыл ее угас так же быстро, как она вспыхнула. И, переваривая высказанное, Влада уселась за стол.
— Да, мы совершили ошибку, — продолжил за нее Борис Васильевич. — Все люди рано или поздно ошибаются. По мелочи и непоправимо, навсегда. Нельзя было запрещать, но мы боялись, что с тобой может что-нибудь случиться… и что твое решение продиктовано эмоциями из-за Дианы. И еще много чего боялись. Но ты сама-то видишь, до какого маразма у нас дошло?
— Вижу, — буркнула Оля.
— Тогда, будь любезна, садись и ешь. Хотя бы попытайся съесть этот чертов кусок… чего там, Влада?
— Щуки.
— Щуки! Это не самая костлявая рыба в твоей жизни. Собственно, сама жизнь куда костлявее. Иногда так застрянет в горле, что…
— Господи, какой бред, — выдохнула Олька.
— Рад, что хоть в этом мы солидарны. Приятного аппетита!
И Оле пришлось ужинать. Ужинать и слушать. Их сторону и их правду. Правд, оказывается, бывает очень много. И мало получить паспорт или диплом, чтобы научиться принимать отличную от своей. Степень зрелости этим и определяется — принятием чужой правды.
Ее взросление было по вкусу как фаршированная щука. И не сказать, чтобы Оля любила рыбу, но эта казалась ей даже интересной.
Они общались вот так все вместе впервые за много лет. Вернее, правильно сказать, что они никогда так и не общались раньше — на равных. «Хотя бы ты…» никуда не ушло. Но сделанный сейчас ими шаг по направлению друг к другу представлялся очень явственно. Настолько, что Оле становилось страшно, что случится дальше, если она позволит себе расслабиться. Можно ведь и нафантазировать лишнего.
Отец все говорил и говорил. О том, как год назад ездил на аттестацию Олиного института в Харьков. Как насмотрелся на их студентов-дневников и познакомился с Олиным деканом. Как видел Олино фото за стеклом с кубками и грамотами в коворкинге — итог прошлогодних соревнований по стометровке с препятствиями. Как по-прежнему считает ее выбор блажью, несмотря ни на что. Блажью высшей, в которой ее собственное идеализирование профессии оказывается важнее реалий, с которыми ей предстоит столкнуться. И что однажды ей придется сломать себя, чтобы жить и работать там, где она хочет.