Еще секунда молчания. А потом Надёжкина шмыгнула носом.
— Зачем ей врать?
— Ну ты даешь, — Каланчовская челюсть отвисла в удивлении. — Она ж за ним бегает. А он ее того… посылает.
Оля вскинула на него глаза.
Длинные слипшиеся ресницы дрогнули.
Пазл сошелся. Все стало на свои места.
— И давно? — криво усмехнулась Оля, заранее зная ответ. Потому что другого ответа быть не могло.
— А как пришла, так и бегает.
Смешно. Оля отошла от Жоры и медленно добрела до лавки, стоявшей вдоль стены. Села. Посмотрела в потолок.
«От него держись подальше».
«Ни одной юбки не пропустит».
«И вообще урод и редкостный бабник».
Урод… Смешно, черт подери!
Сердце тяжело ухало о ребра. Оля устало смежила веки. Как дальше быть? Что теперь? Что осталось? Осталось ли хоть что-то?
И ведь он не позвонил, не написал, вычеркнул. Она добилась того, за что боролась. Он тут один, ее не было. Ее не было, когда ему нужно было, чтобы была…
— Ты не знаешь, как он сейчас? — облизнув пересохшие, воспаленные губы, медленно спросила Оля.
— А у него спросить не судьба? Ты это… какого фига от него столько времени гасишься? — в роли почти свахи Каланча выглядел комично.
Оля горько улыбнулась. Потолку, а не свахе. И устало сказала:
— А потому что дура безмозглая. Прости меня, Жор.
— Угу, — буркнул он. — Ясно.
— Не ясно только, как смену продержаться, — сорвалась она в пропасть.
— Машку не пришиби, — ухмыльнулся Каланча и, потоптавшись рядом, сказал со вздохом: — Пошел я, в общем.
Оля не смотрела ему вслед. Потолок оказался неожиданно примечателен в смысле изучения. Она так и сидела, задрав голову и то и дело скатываясь в банальный бабий рев. И не понимала, как успокоиться. Изо всех людей на земле ей нужен был мужчина, которого она отвергла. Поверив чему угодно, но только не ему. Машке, слухам, собственным глазам, которые могли и врать.
Могли же? Ему-то зачем?
В конечном счете, если забыть, вычеркнуть, сделать вид, что не было того эпизода в метро годы назад, что остается? Домыслы Голубевой? Про Ингу рассказывала она. Про Таню — тоже. И про инспекторшу. Если вдуматься, то вся ненависть Пирогова — тоже ее рук дело. Довольно слушок пустить, чтобы полкан взбесился. А было там, не было — какая разница? Машке ведь и правда никакой.
Но что заставляло ее врать Надёжкиной? Они же никогда не конкурировали, даже дружили!
«А ты не догадываешься?» — почему-то Денисовым голосом прозвучало в ее вяло текущих мучительных мыслях.
В общем, к бабке не ходи. Но столько лет? Неужели столько лет Машка чуяла в ней соперницу, когда сама Оля ни минуты не представляла себе, чем обернется ее очное знакомство с Басаргиным. Он же и внимания не обращал. Савелий, вон, по сей день в морге валяется, никому не нужный.