— Недостаточно, — зло выдохнул Денис. — И прежде чем выдумать очередную ложь, сразу определяйся куда едем — к тебе или ко мне.
Оля снова хохотнула. На этот раз совсем обреченно. И чувствовала себя загнанной, в конце концов. Ведь все эти дни перед караулом, чем бы она ни занималась — дописывала ли отчет, доделывала ли заказ, четко понимала про себя одну вещь: не уйди он в ту ночь, останься, надави чуть сильнее — и у нее не достало бы сил сопротивляться. И, скорее всего, выходные они провели бы вместе. Прошлые, эти, следующие. Бог его знает, всю ли жизнь, которую он почти что предложил ей.
Черт.
Про Тунис и собаку помнилось как сквозь пелену. Мутно. Но не потому что она была пьяной, нет. Да и не была. Для того, чтобы решиться с ним переспать — без обязательств и без будущего — ничем не рискуя, кроме единственно собственного сердца, она была достаточно трезвой, испытывая при этом незнакомую ей смесь желания и куража.
А вот последующее его объяснение выбило из нее и то, и другое. Вообще все выбило, включая уверенность, что справится.
Тогда она еще не понимала, это потом только, взвесив и обдумав, решила, что сделала правильно. А в ту минуту — просто испугалась. Испугалась незнакомого ей Дениса, совершавшего непонятные ей поступки. Не мог тот лейтенант Басаргин, которого она наблюдала ежедневно и о чьих любовных историях слушала из Машкиных уст все время работы в части, предлагать ей Тунис и «забрать к себе». Она же не котенок, чтобы потом вышвырнуть. И это даже он, убежденный холостяк и бабник, должен был понимать, потому что ни глупым, ни черствым он не был. Это то, что она видела. Это то, что она понимала о нем.
А потом, на другой день и после его вечернего звонка, в последний выходной перед караулом и всю эту чертову смену за конспектами Оля неожиданно для себя постигала новую истину. Ни черта он не шутил.
Он действительно предлагал ей… что? Свою любовь?
И тогда это еще хуже, потому что влюбленный в нее Денис Басаргин — это ни на какую голову не натянешь, даже на ее, совсем отбитую, по-прежнему ищущую сказочку там, где их не бывает — в реальном мире.
Что ей с ним делать? А с собой? А с Дианой?
Что ей со всем этим делать, если он, походя, сам о том не подозревая, уничтожил веру сестры в себя, что в то время было равнозначно желанию жить? И как ей, в конце концов, предъявить его родне, и при этом не долбануть Ди по тому же самому месту снова?
Что — если однажды он прикончит и ее желание дышать воздухом и видеть над головой небо, потому что при том разнообразии, к которому он привык, настоящая Оля Надёжкина, которая только сейчас, недопокоренная, кажется ему занятной, в самой своей сути окажется пресной наивной дурочкой?