) меня похвалила: „После двух месяцев ты стала говорить“. Это Таня, моя Таня»
>2. За прошедшие пятьдесят лет у моей мачехи едва ли была подруга ближе Эллендеи Проффер, хотя дружба c необозримым людcким морем, кажется, самая постоянная из ее страстей. «Не знаю, на какой минуте мы с Эллендеей поняли, что мы сестры», – поясняет Таня, вспоминая первый день их знакомства.
«Этот дом стал базой, они приходили к нам после своих дел и вместо дел», – рассказывает Лоскутова о кооперативном писательском доме на «Аэропорте» по адресу Красноармейская, дом 25, квартира 30. Это, конечно, не самый первый адрес «Ардиса», но всe же весьма для него важный.
История «Ардиса» – тема для меня личная. Я старше его всего лишь на год, я вырос среди разговоров о нем и на книгах, которые «Ардис» печатал, сам жил в квартире на Красноармейской, после того как отец и мачеха в 1989 году перебрались во Фрэмингхэм, штат Массачусетс; на той самой кухне, где часто сиживали Профферы и их сотрудники, я долго еще жарил яичницу и пил вино, а мои друзья – как в свое время друзья отца и мачехи – спали на полу на матрацах.
Кстати, Эллендея по привычке остановилась у нас, когда в Москве праздновали 25-летие «Ардиса» в 1996 году. Кажется, больше в этой квартире она не бывала. Я ее продал вскоре после рождения моего сына в 2001 году – там помимо кухни было всего две крошечные комнаты, и в эти скромные 45 квадратных метров непостижимым образом поместилось столь многое: бесчисленные встречи, долгие русские разговоры, любови, сплетни, «канаста» (карточная игра, которой нас всех заразила Эллендея) ночи напролет, анекдоты, литература, политика, эпоха. Парадоксально, но история Ардиса закончится годом позже нашей Красноармейской – в 2002-м.
Карла я не знал. Отец только недавно женился на Татьяне Лоскутовой, и мне еще не позволялось бывать у них дома: моей матери нужно было время. А в 1979 году Карлу отказали в визе. Никто, конечно, тогда не догадывался, что больше Карл в Россию не приедет. В 1984 он умер от рака в возрасте 46 лет. Эллендею я увидел впервые в 1987 году, когда ей, наконец, после шести лет отказов дали визу, – высокую, стройную женщину с какой-то огромной всепобеждающей улыбкой. У нас тогда улыбались иначе: стеснительно и обреченно.
У Эллендеи и сегодня лучистые голубые глаза, умные, цепкие, а главное – совершенно хулиганские. И смеющиеся, и недоверчивые, и озорные, и серьезные, и ледяные – кому как повезет. Я запомнил, как она шла в вихре своих роскошных золотистых волос так энергично, так целеустремленно, словно впереди оставалось не три жалких метра до стенки, отделявшей нас от соседей, Аграновичей, а простиралась целая взлетно-посадочная полоса Шереметьево. Когда она появлялась, квартира сразу становилась тесной, плотно утрамбованной огромной энергией этой женщины. Таня описывает ее как «маленькое торнадо, точнее, тонкое торнадо – она была очень тоненькая: вокруг нее всe вихрилось всегда».