Виктор поравнялся с нею, в зыбком свете она узнала удлиненный овал его аккуратно подстриженной бороды. Меховая папаха наполовину скрывала высокий лоб мыслителя. Других подробностей разглядеть было невозможно, поэтому сказать, сильно ли он изменился за прошедшие годы, она не могла. Но глаза сверкали давними искрами неугомонного спорщика.
— Какую же правду я не смею признать? — спросила она, с облегчением осознав свою независимость от него. До этого мига она все еще опасалась за себя.
— Ты сама искала встречи со мной, только не признавалась себе.
Елена Павловна усмехнулась. Услышь она эти слова несколькими минутами раньше, пожалуй, сочла бы их за истину.
— Прости, ты либо нахал, либо ясновидец.
— Почему либо-либо? Нельзя быть ясновидцем, не будучи нахалом. Будешь скромным, никто не узнает о твоем даре. Все библейские пророки нахалы. Поэтому их и побивали каменьями. Большинство обывателей подобны скотам: покой им дороже счастья. Поэтому они и ненавидят возмутителей. Так было, и так есть.
— А ты бы хотел, чтобы возмутителей покоя любили? Но ведь ты презираешь людей, называя их скотами, а в то же время жаждешь их любви, признания.
Говоря эти фразы, Елена Павловна про себя удивлялась, что способна на это, удивлялась одновременно и тому, что когда-то подобное пикирование казалось ей проявлением остроумия и самостоятельности. В ту пору ей льстило внимание Виктора и других, таких же, как он, ряженных под карбонариев. Все, что тогда казалось остроумным, на деле было столь же претенциозно и банально, как и то, что они произносили теперь. Что-то уж очень легко вошла она в прежнюю роль. Верно, смотрела и слушала себя теперь как бы со стороны.
— Я презираю их — какими они стали, какими их сделала наша подлая действительность…
Он говорил еще что-то — она перестала слушать. Безвозвратно прошло время, когда она завороженно внимала каждому его слову, — теперь до слуха доносились только произносимые звуки, ее сознание оставалось глухо.
— Близок день, который рассечет время на «до» и «после», — уловила она фразу, знакомую ей издавна.
— И тебя это нисколько не пугает?
Он молча с ожиданием глядел на нее, глаза светились искрами отраженного света недалекого фонаря.
— Ведь по твоим представлениям день, который разделит время на «до» и «после», разделит и людей на своих и чужих. Значит, прольется море крови. Сколько при этом пострадает невинных, просто порядочных, которые не захотят участвовать в кровавой распре.
Послышался хриплый смешок, тоже хорошо памятный ей.
— Уж не благотворителей ли, жертвующих на нужды обездоленных, называешь ты порядочными?