– Ну вспомни, Академик, может, нес что-то… ну, не знаю, безумное, чушь какую-нибудь, пьяный бред, а?
Ну ясно, чего-то нес, разводил руками Кузя. Все мы чего-то порем по пьяни-то. Разве упомнишь? Ну вот – Алиске, например, молился, типа что-то Пресвятая Дева… Короче, полная фигня.
– А нельзя у этой вашей Алиски уточнить?
– Да у нее свист в башке соловьиный! – засмеялся Чибис. – Что она вообще помнит, пустоголовая наша?
Но решено было, однако, Алиске позвонить.
– Конечно, конечно, помню! – закричала в трубку Алиса, страшно довольная, что может быть снова полезной. – Прости, говорил, меня грешного, матушка… Матушка – это я. Прости меня, убил я, говорит, ее, убил проклятую…
– Кого? – шепнул Энгельс, отлично все слышавший, так громко вопила Алиска.
– Кого? – перевел Кузя.
– Ой… кого же? – Алиса растерялась. – Погоди-ка… Собаку, что ли? Да, точно! Убил я ее, собаку проклятую! Точно!
– Может… – Севу от затылка до копчика пробрала дрожь. – Может быть – Волчицу?
– А не волчицу? – Кузя тоже отчего-то разволновался.
– Ну да, конечно! – Алиску прямо распирало от радости. – Волчицу! Именно волчицу, совершенно точно! Так и сказал: грешник я, убил волчицу проклятую. Вернее, проклятущую.
– Да, – пробормотал Сева, – это намного вернее. Спасибо. Спасибо, братцы. И сестрицы. Спасибо за помощь следствию…
…Три ночи подряд, в самое сонное время – в три часа у Касторского звонил мобильник. Просыпаясь в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, он непонимающе смотрел на дисплей: «Номер не определен». «Слушаю! Говорите!» – без голоса кричал Платон, с трудом удерживая в мокрой руке пляшущий телефон. На четвертую ночь он мобильный выключил. Ровно в три часа зазвонил домашний. На определителе пусто.
– Касторский, – сказала трубка страшным, знакомым голосом (Сева артистически имитировал голоса, на голосе же сестры тренировался «для прикола» всю жизнь). – Ты жалкий идиот. Не слыхал, что таких, как я, берет только серебряная пуля? До встречи, сукин сын.
Назавтра Платон был в полном, так сказать, разборе и уехал с работы совсем рано. В машине оглушительно грянули позывные эсэмэски. Отвернувшись от Варелика, убийца нажал «обзор»: «Сегодня девять дней. Жди».
В голове у Касторского что-то взорвалось, и, к ужасу водителя, он навалился на него тучным телом, потеряв так называемое сознание.
…Касторский бежал анфиладой одинаковых помещений, стремительно уменьшавшихся за его спиной, превращаясь в перспективе в точку. Впереди была такая же бесконечная перспектива. Чем быстрее он бежал, тем дальше уходила анфилада. Бег его был скорее полетом или скольжением по гладкой, как лед, поверхности. Остановиться на ней он не мог, сила скольжения увлекала его в жерло, в воронку, и зацепиться было не за что. Комнаты, или залы, или что он там пробегал, были абсолютно пусты и трехмерны, как в компьютерной игре. Внезапно буквально ниоткуда возник огромный волк с алой пастью и желтыми клыками, меж которыми болтался багровый язык. Зверь летел в невесомом прыжке и сбил маленького человека с ног, дохнув ему в лицо отвратительным запахом нашатыря.