— Добра, тетка Домна. Я лепш за пособией в район схожу.
— Ты сама об этом додумалась?
— А як жа, сама.
— Ну так сходи. Только туда плыть надо. Через море, Маруся.
— Ничого, поплывем, кали трэба, и праз мора.
— Плыви, раз так, не стану тебя держать. Все расскажу и растолкую. Слушай…
Женщины в обнимку за столом, ребятишки вместе с чужим мальцом устроились у печки, и только Балабон не находил себе занятия. Он ходил и скулил, скучал, видно. А когда и на голос дверь ему не открыли, навалился грудью на нее и сам вышел в сени, а потом привалился с той стороны — прикрыл. Ну, и бог с ним, пускай побегает, птаху какую дохлую на зуб положит…
4
Но вовсе не птахой пробавлялся сегодня Балабон. Из лесу он приволок на поветь еще не вылинявшего, приметного зайца и который уж раз припадал к нему старыми зубами — скупо делил, оставляя на потом. Вот и сейчас лишь полизал, наслаждаясь тишиной и покоем. Тишину Балабон любил. В последнее время его одолевали воспоминания…
Да вот беда: быстро продрог. Кажется, зима наступила — в его собачий лаз пуржило. С горечью подумалось, что теперь придется ночевать в душной избе, — своя облезлая шуба уже плохо грела. Ему поворчать захотелось, и он, тягуче разинув пасть, поворчал. Но это не согрело. Приходилось забираться в избу. Хозяин, когда еще строился, привязал к скобе веревку, и Балабон с успехом пользовался ею. Надо только крепко взять в зубы конец — и р-раз!.. Он в один миг оказался обратно в избе и за такую же веревку прикрыл дверь. Сколько помнил, этими веревками пользовались и голопузые хозяйские щенята, пока ползали на четвереньках. У него, что ли, научились?
Балабон с достоинством прошествовал за печь и улегся там. К разговорам он не прислушивался. Но разве дадут поспать? Разговаривали на всю избу. Хозяйка все чего-то оправдывалась, а другая, пришлая, все чего-то извинялась. Вначале-то легли порознь, перекликались из угла в угол, потом сошлись на кровати за загородкой и принялись на два голоса: бу-бу, бу-бу… Ребятишки, видя примирение женщин, сползлись на печи, повозились там и затихли: позасыпали. А этих, полуночниц, и сон не брал.
Балабон был уже не молод, повидал в своей жизни всякого — и хорошего, и плохого. Плохому не удивлялся, хорошему не завидовал. Он вполне усвоил интонацию хозяина: «Жи-и-исть!» Хозяин часто повторял это, и он, Балабон, в уме повторял. Когда ему приходилось отправляться за печь с пустым холодным желудком, он ерзал пархатыми боками и горестно вздыхал: «Жи-и-исть, да!» Это успокаивало и помогало коротать длинную предзимнюю ночь.