Так бы и стоял дом, если бы не подошла новая беда…
Тихо, без шума и треска подошла она — холодная апрельская вода. Хлынула на порушенную деревню, затопила огороды, кучи недогоревших бревен, остовы печей, покинутые собачьи будки. Было это поистине страшно! На холодной весенней воде покачивались остатки деревни — бревна, крыши, деревянные неуклюжие кровати, корыта, из которых раньше ели свиньи, ясли, из которых ели коровы, а главное, всплыли заброшенные будки. На дальнем мысу завыла волчица. Балабан знал ее голос — доводилось им сходиться в смертной драке. Еще по зимнему времени вместе с хозяином и другими мужиками ходили на облаву, потому что волки стали таскать овец. Дружка этой волчицы загнали все-таки за красные флажки, под выстрелы, — хозяин и свалил, а другой мужик палил уже в мертвого, спьяну да со страху. Но волчица, хоть он, Балабон, выдрал ей клок на ляжке, ушла и увела на болотистый островок волчат. Мужики грозились и туда сходить, да все некогда было, переселялись. Так волчица и жила всю весну на острове — часто голос подавала, видно, дружка своего мертвого звала. Да и волчицу подтопило… Одним ясным утром Балабон глянул туда и от удивления высунул язык: не стало ни острова, ни окружавшего его болота — все ушло под воду. Сидя на сухом мысу, волчица справляла тризну, выла при полном солнце. Это же надо — волки воют весенним днем!
И тогда впервые страшно стало и Балабону. Взобравшись на крышу своей колыхавшейся на волнах будки, он отозвался заклятому врагу — волчице. Завыл под ее далекий голос. Звал своего Ноя, звал спасителя. Не мог Балабон оставить хозяйский дом, но не мог, не хотел и тонуть, как последняя шавка. Он хотел жить, хотел ходить на охоту. Люди… хозяин… Ной!.. Оставив крышу будки, спасался уже на перилах высокого резного крыльца. Дальше надо было бежать по ступенькам в дом, но двери оказались на запоре, а собака не курица, чтобы лететь на крышу. Дальше надвигалась прямая погибель. Если бы Балабон и решился оставить свой пост, все равно теперь не догнал бы ушедшую за горизонт землю. Низкие здесь места, вода пошла быстро. Нет, о спасении думать не приходилось… Люди, где ж вы? Но что люди, если и последние бесстрашные собаки поразбежались. Дольше других оставалась Милка, его верная постаревшая подруга, но и она в конце концов бросилась в воду, поплыла к еще не скрытому водой мыску. Ах, Милка, живая душа! Прощай и не поминай лихом. Балабон даже за тобой не поплывет… Он выл прощально, горестно. Милка откликалась ему с берега, как и волчица, два дня и две темные ночи, потом голос ее стал глохнуть, отдаляться — совсем пропал. Больше ни Милки, ни берега не видел Балабон. Вода наступала грозно, неотвратимо. Теперь уже и на перилах хлестало в лапы. Но нет, тонуть он пока не хотел. Он прикидывал: если сильно скакануть, можно достать до окна… Что с того, что порежется о стекло! В собачьих драках не так резался. Да и чего ее жалеть, шкуру-то, если все равно погибать? Не видя своего Ноя, он примеривался для последнего прыжка. Не стоило тешить себя надеждой: если не перемахнет, сорвется… Ну, да все равно. Недолго осталось ему сидеть и на курином насесте — вот-вот вода перемахнет через перила. И уж тогда нечего больше ждать, прыгай, Балабон! Видно, не было и никогда не будет Ноя…