Опять не вышло… Все мужики, теперь все поголовно, собрались громадной толпой и двинулись через лес. Словно всем скопом на волков. Балабон тоже увязался за ними, решив не посрамить собачью породу. Но хозяин гнал его прочь. Был он необычно молчалив, сердит, как перед дракой. Балабон на глаза ему лезть не стал, но, конечно, следом потрусил. Целый день шли мужики и пришли, наконец, в большую деревню, по которой бегали, посвистывая, дома. Там хозяин потрепал по загривку своего Балабона и строго притопнул: иди, мол, к хозяйке, там твое место! Мол, какая теперь охота… А сам ружье взял, и все другие мужики ружья побрали, так пошли дальше. Балабон опять следом, следом. Была у него надежда, что хозяин сменит гнев на милость. Не сменил… В последний раз, опершись на ружье, потрепал своего Балабона и поднялся в дом, который вскоре свистнул и с лязгом покатился по дороге. Как ни быстро бежал Балабон, догнать тот дом не мог. Выбился из сил, запутался на скрещениях дорог и сел, раздумывая, как дальше быть. По всему выходило: наказал ему хозяин хранить дом и все, что есть и будет в доме. Я, мол, в отлучке, смотри там!.. Волки или что другое…
И Балабон поплелся обратно. Дорогу он не забыл — как можно забыть дорогу к дому! На вторые сутки вернулся, еще сутки отдыхал, а потом принялся за дело: сторожил дом и сторожил голопузых хозяйских малолеток. Особенно этого, последыша, — вечно он лез в какую-нибудь гадость, а то и в пруд. Вытаскивай его за рубаху! Ну и времена настали: мальцов вместо волков таскать… Балабон и рычал, и ворчал, и таскал, куда же денешься. И это при такой-то еде! Все хуже и хуже становилось с едой, а с дождями и вовсе обнищал дом. Что там ела сама хозяйка, что ели ее мальцы-огольцы, Балабон уже и не знал. Святым духом питались, не иначе. Не мог их Балабон объедать, да и не прожил бы на их жидких охлебках. Надо было переходить на свои харчи. Все-таки лес под боком, а в лесу полно всякого мяса. Вот только бегает мясо шибко, а ружья у Балабона нет… Да ведь голод не тетка; наловчился он добывать мясо и без ружья.
Сегодня как раз был сытый день. Балабон загнал старичишку-зайчишку, позавтракал и поужинал заодно, а остатки снес на поветь. Будет и на завтрашний день. Если с умом жить, и в этой жизни можно…
Он не додумал свою думу. Уши вдруг встали торчком, нос сам к дверям повернулся. Неужели?.. Запах старой волчицы!
Лапами вышиб дверь, вышиб вторую, которая вела на поветь, и влетел в холодную темень. Злые огоньки полоснули его, он и сам полоснул такими же огоньками, с рыком бросаясь на врага своего заклятого, — и промазал, в ярости врезался лбом в ворота, долго скулил, зализывая свой позор…