— Ш-ширсь… ш-ширинка…
Слов он мало знал, а эти дались ему! Первое в дому, наверно, перенял, а второе не иначе как Коля-Кавалерия занес. У Саньки так это складно, деловито получалось:
— Ш-ширсь да ш-ширинка… ш-ширинка да ш-ширсь…
От его слов у Веньки слезы высохли, он-то уж с полным понятием подхватил:
— Сышь-ка, шыш-ка, коротыш-ка, выйдет пребольшая пыш-ка!
— Пышка! — охнула Домна. — Горе ты мое. Знаешь ли хоть, что это такое?
— Знаю, — уверенно подтвердил Венька. — Это когда большой-пребольшой такой хлеб.
— Пребольшой! Нет, завтра хоть ноги на стол, а сегодня будут вам пышки. Будут. Вы только работайте, авось и отработаете сегодняшнее. И ты, карась, и ты, — подтолкнула она к столу Юрася, который один только и не находил себе занятия.
Ей некогда было учить его, она уже жила предстоящей стряпней. Потихоньку вышла в кладовку, руку запустила в свое последнее богатство — ах, какие пышки поднялись в ее глазах! По самую кисть вошла рука, еще дальше, по локоть… Еще, еще. Уже к заголенному плечу приливала белая волна, дурманила голову. Чего она так жадничает? Ведь вот же — есть мучка, есть! Так хотелось Домне ощутить бездонную глубину этой спасительной волны, что она еще больше согнула руку, еще… А когда выпрямила, сразу обмелела белая глубь, до локтя не доставала. Домна не хотела этому верить, лихо зачерпнула из ларца-сундука полную миску… миска стукнулась о доски. Она опасливо срезала ладонью навершье, а потом и из самой миски еще отсыпала. Все же осталось у нее довольно, чтобы затворить в квашне. Давно ничего не затваривала, кой-какие колобки-пресняки мяла прямо в расхожей посуде. А тут ей понадобилась старая квашня. А в ее сухой потрескавшейся утробе даже запаха не осталось — о люди, люди!.. Все заново начинать надо. Как ни берегла она на бражку кусок ссохшихся дрожжей, а пришлось поделиться с квашней: на пустом тесте не поднимутся пышки. Надо бы еще и кислого молока, да где его возьмешь? Корова уже не доилась. Разве Барбушихе поклониться? У той еще доится. Решившись на большую стряпню, она решилась и на поклон: стала одеваться. Но еще и шубейки не застегнула, как пришла Алексеиха, лихо бы ее взяло.
— Здоровы, здоровы, — не очень гостеприимно пробормотала Домна в ответ на приветствие: не хотелось ей выдавать большую стряпню, хотелось поплакаться.
Алексеиху, однако, не кухня заинтересовала — сразу к работному столу направилась.
— Дивья ли! Эко шерсти навязали! Хорошие у тебя, Домна, работники.
Домне было лестно, что похвалили ее домочадцев. Она самого меньшего своего по головке погладила, Юрасика-карасика другой рукой приласкала, а хватило бы рук — и остальных карасей к груди прижала бы. Мал мала меньше, а сопят над ворохом шерсти, дерут ногтями слипшиеся жирные космы, стараются, словно шерсть эта уже в следующую минуту обернется куском хлеба. А где он, тот хлеб, в чьих загребущих руках?