— Помощничек. — Василий Васильевич быстро взглянул на Сергеева. — Вы вроде уже сочувствуете ему?
— Зверев не труслив, — уклончиво ответил Сергеев.
— Истинно мужественные люди в такие ситуации не попадают. — Василий Васильевич вздохнул. — Как он держится?
Сергеев размял сигарету, получив разрешение, закурил.
— Ничего, только выглядит плохо, двигаться стал медленнее, словно из него какую-то важную деталь вынули. — Сергеев замолчал, после паузы тихо попросил: — Вы бы с ним встретились, Василий Васильевич. Он ведь преступления не совершил.
— Совершил. — Полковник неожиданно повысил голос. — Он совершил моральное преступление, разговаривать я с ним не собираюсь. В данном случае могу себе доставить такое удовольствие.
— При подобной ситуации и его самолюбии с повинной явиться! — Сергеев осуждающе посмотрел на начальника. — Когда третьего дня он вошел, я решил — умирать человек явился. Его узнать было трудно: прямой, чуть покачивается, лицо от пота мокрое.
— Значит, вы ошиблись, Олег Николаевич, иначе бы этот мерзавец пленку не резал бы.
— Я Зверева понимаю. — Сергеев посмотрел на начальника, который от неожиданности подобного заявления откинулся в кресле, вопросительно поднял брови. — Понимать и оправдывать — вещи разные, Василий Васильевич.
Полковник облокотился на стол, молча подперев широкими ладонями голову, смотрел заинтересованно и по-детски любопытно.
— Мы ровесники с ним, я тоже упрямый. Я его понимаю. — Сергеев почему-то встал, словно не хотел прятаться за массивным столом, мол, вот я весь перед вами и за свои слова отвечаю. — Наше поколение упрямое, мы выросли в войну, она ломала нас, но делала стойкими.
Сергеев запнулся, он понял, что не сможет объяснить свою мысль, что Василий Васильевич сейчас прервет его, прочтет нотацию. Сергеев сказал о войне, вспомнил упрямые молчаливые очереди, разбитую на дрова мебель, сладковатую, с хрустящим на зубах песком брюкву. Наверное, Зверев умеет делить хлеб и до сегодняшнего дня не может видеть, как порой хлеб выбрасывают на помойку. Интересно, сколько Звереву было лет, когда он надел свой первый костюм? Двадцать пять? Наверняка не меньше. Может, поэтому он так тщательно одевается сегодня. Все не может забыть мамины кофты, сатиновые шаровары. Не может забыть, поэтому такого парня не купишь.
Василий Васильевич кашлянул и вдруг улыбнулся. Сергеев почувствовал, что краснеет, возможно впервые пожалел о своем солидном росте. Если бы было возможно, он проглотил бы все слова до единого. Полковник, пряча улыбку, наклонился над столом, сделал вид, что ищет какую-то бумагу.