.
18 июня французская армия приступила к уничтожению мостов через Луару, и новое правительство во главе с маршалом Петеном запросило о перемирии. Пока начинались переговоры, немцы продолжали наступать. Части Эрнста Гукинга и Фрица Пробста продвигались на юг в направлении Дижона. Пробст сетовал на то, что французские военнопленные прохлаждаются в лагерях, тем временем как он и его товарищи восстанавливают ими разрушенное. «И что, разве это правильно?» – писал он Хильдегард. Совершенно неожиданно они очутились в местности, не затронутой войной. Расквартированные на шоколадной фабрике, Пробст с товарищами в приказном порядке получили запрет на грабеж для отправки кондитерских изделий домой, однако самим поглощать сладости им не запрещали – хоть объешься[211].
Далеко в Польше Вильм Хозенфельд чувствовал себя на войне не совсем в своей тарелке. 45-летний ветеран прошлой войны и отец пятерых детей, он был ровно на поколение старше молодых профессиональных офицеров в части. Старшего сына Гельмута только что вызвали на медицинскую комиссию, и родители волновались: Вильм пытался уверить жену, что война успеет кончиться, прежде чем Гельмут пойдет служить, тогда как сыну написал: «Лучше, если останешься, где ты есть; я рад быть солдатом вместо тебя. В любом случае мать достаточно жертвует собой ради всех нас». Едва ли это могло погасить идеализм Гельмута, и Вильм попытался предостеречь его, что война похожа на естественную катастрофу «или какое-то другое несчастье» и что Бог посылает войны в этот мир, ибо «люди в значительной мере принадлежат дьяволу». Вспоминая католическое учение, он заключал: «То, что невинные тоже должны страдать, есть таинство страданий за других, которые принял на себя Иисус». Вильм признался жене, что предпочел бы перевод на запад, но тут же поспешил заверить Аннеми: «Моя жизнь мне не принадлежит, и мое чувство приключения… я остужаю мыслями о тебе и детях». Хотя семья стояла выше славы, он не мог вовсе подавить в себе жажду некой героической победы, которой его поколение лишили в 1918 г.[212].
Молодые ощущали себя и того хуже. На третий месяц военного обучения в Брюнне Гельмут Паулюс твердо уверился в том, что он с товарищами родился «в конце концов, слишком поздно». Несмотря на попытку уйти в армию добровольцем в августе 1939 г., на войну он явно не успел. Теперь-то Британия уж точно расхочет воевать, а он только зря потратил месяцы на плацу и в казармах. Неустанно искавшие какой-нибудь службы, связанной с войной, подростки осаждали бюро Имперской службы труда, желая знать, когда их призовут. Из инспекции вооружений сообщали, что в армию рвутся даже рабочие важных для обороны специальностей, освобожденные от воинской повинности