.
Хотя люфтваффе стало гораздо проще дотягиваться до Британии с новых аэродромов на континенте, чем британским ВВС атаковать Германию, после первого случайного налета на Лондон Черчилль распорядился о немедленной ответной акции. В ночь с 25 на 26 августа двадцать два бомбардировщика «Хемпден» и «Веллингтон» отбомбились по Берлину. Рейд походил на укольчик и не нанес почти никакого ущерба противнику, но своими действиями британцы бросили вызов Герману Герингу и его обещаниям народу в тылу. На момент вспышки пожара войны он заявил по радио, что, если хоть один вражеский самолет долетит до Рура, тогда его надо называть «не Геринг, а Мейер». И вот пожалуйста – враг добрался до столицы рейха. Остряки не замедлили отреагировать на происшествие и, помня о страстном увлечении рейхсмаршала охотой, прозвали сирены воздушной тревоги в Берлине и Руре «охотничий рожок Мейера», а его между собой величали «Герман Мейер». 29–30 августа британцы совершили второй налет на Берлин, лишив жизни десятерых и ранив двадцать одного человека. Последствия в психологическом и стратегическом плане можно назвать громадными. Берлинцев поверг в шок сам факт столь глубокого проникновения британских самолетов в воздушное пространство Германии. Гитлера – тоже[231].
Фюрер воспользовался первой возможностью для обращения к нации, держа речь перед женской аудиторией из молодых медсестер и социальных работниц, собравшихся по случаю начала работы партийного фонда «Зимняя помощь» 4 сентября. Гитлер возвестил аудитории в забитом до отказа зале берлинского Дворца спорта, что ждал три месяца, не давая ответа на британские ночные бомбежки в надежде, что их прекратят, но Черчилль, мол, усмотрел в этом признак слабости и теперь немцы вынуждены отвечать ночь за ночью и по нарастающей. Сделав паузу, давая слушателям возможность осознать сказанное и затихнуть, Гитлер пообещал в случае увеличения числа британских налетов на Германию стереть их города с лица земли. Уильям Ширер присутствовал в зале и отмечал, что «молодые медсестры и социальные работники были совершенно вне себя и неистово аплодировали». Страдавший от сильнейшей простуды американский репортер находил крики аудитории раздражающими, но по-прежнему удивлялся тому, как Гитлер «унцию за унцией выжимал из своего голоса юмор и сарказм», обещая, что они положат конец «работе этих ночных пиратов». Через два часа речь транслировали по радио. Клятва «стереть» британские города запомнилась надолго[232].
Даже открытую угрозу Гитлера обернули в упаковку из обычной уже «оборонительной» терминологии возмездия за причиненное зло, чем оправдывался каждый шаг войны. За несколько дней до того Ширер записал разговор со своей уборщицей, женщиной из рабочей семьи, которая была замужем, как он полагал, за бывшим коммунистом или социалистом. «Почему они это делают?» – спросила она. «Потому что вы бомбите Лондон», – отозвался Ширер. «Да, но мы бомбим военные объекты, а тем временем британцы бомбят наши дома». – «А может быть, – предположил Ширер, – вы тоже бомбите их дома?» – «В наших газетах говорят, что нет, – возразила она. – Почему британцы не приняли предложения фюрера?»