Он выглядел довольно строгим, и сразу стало понятно, что с ним шутки плохи. Прощайте, смешки и розыгрыши перед началом занятий, – им на смену пришли напряженные минуты затишья и ожидания тренировки. К счастью, он вел не так много классов, и мне еще доставались улыбки от моих постоянных инструкторов. В спорте, где ценятся техника и мастерство, я, если честно, не блистала, но упорно работала над собой и совершенствовалась. Мои наставники проявляли терпение и всегда приходили на помощь, когда я чего-то боялась, так что мне удавалось успешно двигаться вперед.
К тому времени, как я достигла высокого уровня мастерства, суровый тренер стал единственным наставником. И если другие инструкторы помнили об индивидуальных особенностях учеников и допустимых нагрузках, учитывая их при спаррингах, этот тренер не давал мне никаких поблажек. Он всегда останавливал бой, если ситуация выходила из-под контроля, но осознание того, что на тебя вот-вот набросится взрослый бугай и победа в любом случае достанется ему, лишало меня всякой мотивации.
А еще больше отбивало охоту понимание, что он заставит меня плакать.
Если наши смешки перед уроком ему просто не нравились, то слезы во время тренировок он просто ненавидел, а я-то как раз всегда ревела. В спаррингах я изо всех сил старалась правильно выполнять все приемы, и он постоянно попрекал меня этим. Обычно, если я начинала нервничать, другие тренеры давали мне несколько секунд передышки, чтобы я могла успокоиться, подбадривали, и потом мы пробовали еще раз. Он же не делал ничего подобного, а вместо этого говорил: «У тебя опять глаза на мокром месте?» – и при этом смотрел на меня как на источник всех неприятностей в мире. Разумеется, я начинала плакать – отчасти из-за того, что слишком сильно переживала по поводу того, правильно ли я все делаю, отчасти из-за страха, что могу заплакать, который выплескивался опять-таки слезами.
«Ну, если ты собираешься реветь, тебе лучше покинуть зал», – заявлял он авторитетным тоном и начинал чихвостить меня перед одноклассниками. Это было унизительно – дожидаться окончания занятий в вестибюле вместе с родителями. За это время я, видимо, должна была успокоиться, но обычно меня охватывал такой стыд, что я бесконечно расшнуровывала и зашнуровывала свои кроссовки, чтобы хоть чем-то занять руки. Потом, как по часам, он выходил в вестибюль и, играя на публику, произносил: «Если ты успокоилась, можешь вернуться в класс». Этот ритуал повторялся снова и снова – я впадала в панику, он устраивал мне выволочку и выгонял из класса, – и все кончилось тем, что я сама бросила эти занятия.