Случай изгнания правителей является притягательным магнитом для любого рода амбициозных натур, а случай изгнания французских Бурбонов явился столь же притягательным для швейцарского книготорговца, который жаждал славы, влиятельных друзей и денег, как и для Монгайра, который жаждал денег. Граф отыскал Луи Фоша во время своих последних странствий, когда совмещал бездомность беженца с наблюдениями профессионального шпиона, и его пронизывающий насквозь взгляд сразу же разглядел тщеславность и честолюбие книжного торговца. Монгайр поразил швейцарца, вызвавшись представить его принцу Конде, и Конде, — который усвоил свой урок, и усвоил его хорошо, — едва не лишил Фоша сознания, назначив его своим личным эмиссаром. Положив руку на грудь книжному торговцу, прямо поверх сердца, он пылко произнес: «У вас в груди сердце, — но Фош-то знал, что оно у него в горле, — и мы добьемся успеха!» Обещанная награда была поистине королевской, как и жест: «как только Реставрация станет свершившимся фактом, Фош получит „миллион, управление Королевской прессой и пост генерального инспектора библиотек Франции, а также орден Святого Михаила“».
Монгайр, который описывает сие заманчивое обещание, без сомнения, предложил каждое из этих слов Конде, чьи словесные щедроты были более склонны к королевской неопределенности. Луи Фош оказался соблазненным трижды — принцем, жестом принца и миллионом, таким образом, он принял предложение. И с этого момента он был опьянен и взбудоражен до невообразимых пределов. Если бы он проиграл сделку с республиканским героем, тысяча луидоров должна была стать вознаграждением за его риск и опасности. Но миллион швейцарский книготорговец не собирался проигрывать! «Если вы увидите, как гражданин Женевы выпрыгнул из окна пятого этажа, — заметил как-то герцог Шуазель, — вы можете смело и ничем не рискуя последовать за ним — из этого можно извлечь пятидесятипроцентную прибыль».
Фошу было предложено 7200 франков на предварительные расходы, но это было только начало. Во время своей последней поездки в Эльзас книготорговец раздулся от наличной валюты, как страсбургский гусь, поскольку Уикхем, английский поверенный в Швейцарии, снабдил его 112 тысячами ливров для въезда в страну, где ассигнация в 1000 франков стоила ровно шесть пенсов.
Невозможно проследить все мошеннические предприятия, намерения и маневры Фоша в начале его двадцатилетней карьеры в качестве роялистского твердолобого политика и самого абсурдного и оптимистичного заговорщика столетия. Но в деле подкупа Пишегрю его ожидали не только весьма щедрые британские субсидии, но и до некоторой степени удачное начало. Его спекуляции в искусстве управления государственными делами и монархистские интриги явно процветали, и он щедро одаривал подарками голодных и измотанных республиканских вояк, за что они были ему благодарны. Не исключено, что он докучал и раздражал их главнокомандующего генерала и основную цель своего ходатайства. Шарль Нодье утверждает, что Пишегрю, не в силах больше выносить «твердое руководство и поддержку» Фоша на благом пути к Реставрации, проводив швейцарца вниз по лестнице, сказал своему адъютанту: «Когда сей джентльмен заявится сюда в следующий раз, вы сделаете мне большое одолжение, если его пристрелите». Но Директория начала угрожать тем же наказанием за совершенно другое преступление, когда 22 декабря 1796 года приказала арестовать Фоша, как шпиона «за беглыми и иностранными врагами Франции». Это наверняка нужно было воспринимать как своего рода славу. Однако откуда члены правительства в Париже узнали всю подноготную о секретном агенте Конде и головной боли Пишегрю? Все это им стало известно от Монгайра, поскольку Фоша он счел не в меру проницательным и вызывающим подозрение. Бессовестный граф, опасный человек, если его задеть даже мысленным недовольством, стал беспричинно злобным. Он обосновался в Базеле, чтобы посещать «главное заседание правления по переговорам», и выдал Фошу инструкции вести переписку через него. Но жизнерадостный книжный торговец был настолько уверен в своем собственном политическом предназначении и безграничном влиянии в лагере роялистов, что поспешил освободиться от тяжкого труда, возложенного на него Монгайром. Все фонды, к примеру, поступали от Уикхема непосредственно к Фош-Борелю, и Монгайр — «иногда вынужден был просить моих собственных агентов, тех, чье состояние я обеспечил, занять сумму в 20 луидоров» — стискивал зубы или затягивал ремень, пока подсчитывал, что длительная ревизия лояльности Пишегрю «должно быть, обошлась почти в 280 тысяч ливров, прошедших через руки Фоша».