Новоиспеченные дворяне растерянно моргали, не зная, как реагировать на подобные императорские причуды. Затем я обернулся к кучке аристократов:
— А тем, кому слишком сильно сквозит на вершине социальной лестницы — могу дать лечебного пинка!!! Кто первый в очереди на лишение титула???
И грозно обвел всех взглядом, внутренне содрогаясь — не перегнул ли я палку, возможно ли то, чем угрожаю…
Видимо, я нащупал-таки верную струнку в душах закоснелых обладателей голубой крови. Нехотя, со страшным скрипом, государственная машина, собранная мною из разнообразных и трудно сочетаемых деталей, все же сдвинулась с места и стала набирать обороты. И когда я на еженедельном собрании Совета наблюдал, как маститый купец что-то втолковывает великому канцлеру, от избытка эмоций забываясь и называя собеседника просто Лексеичем, на что тот, напряженно вслушиваясь в смысл речей, никак не реагирует на подобное панибратство, я понимал — мы на верном пути.
Само собой, мой отчаянный порыв перемешать социальные слои ложкой самоуправства бесследно не прошёл. И если среди средних и низших слоёвя обрел ещё больше популярности, то многие аристократы заимели на меня зуб. Особенно после того, как земельные владения, отчужденные у семьи того самого друга Владимира, что осмелился поднять на меня руку, я пожаловал вместе с графским титулом и должностью обер-гофмейстерины Светлане Олениной. Раскаяния за отобранную у него жизнь я не испытывал никакого, но и марать руки доходом от имущества убитого мною ублюдка я не собирался. А невероятное счастье, отразившееся в глазах маленькой фрейлины, получившей такой подарок, доставило мне огромное удовольствие. Взяв в свои нежные, но весьма ловкие ручки управление всем штатом фрейлин, она создала тайную разведывательную службу, что поставляла мне исключительно эксклюзивную информацию о каждом шаге, каждом произнесенном слове и даже о каждой невысказанной вслух, но читаемой на лице крамольной мысли придворных.
По моему поручению Светлана постепенно собирала сведения обо всех мало-мальски значимых аристократах, создавая на каждого отдельное досье. Я чувствовал, что может настать время, когда мне придется воспользоваться этими рычагами давления, проводя в жизнь свои решения…
Спустя год после своего воцарения на российском престоле я мог с сожалением констатировать — от наивного, доброжелательного и доверчивого цесаревича Алексея, каким я пришёл в этот мир, практически ничего не осталось. Я ожесточился, растерял большинство моральных принципов, не доверял никому. Я остался на стороне добра, но уверился, что оно должно быть с кулаками. И немалую роль в этом сыграл мой брак с Маргарет Йоркской. Свадьба состоялась спустя полгода после коронации. Глядя на её надменное, высокомерное поведение, на постоянные попытки пристроить меня под острый английский каблучок, я понял, что её сходство с Дашей было чисто внешним. Не хватало ей и душевной мягкости, и тепла, и способности сопереживать, и самоотверженности, которыми меня покорила в своё время Дарья. А возможно, просто я — как личность, как мужчина — был ей неинтересен. И блеск в глазах Маргарет зажигался только от роскоши и политического веса малой короны Российской империи, которую я собственноручно водрузил на её светловолосую головку…