В итоге мы имеем следующее: кинестетические истолкования способны глубоко проникать в бессознательное. Они позволяют распознавать бессознательные тенденции испытуемого, его основополагающие установки и ожидания, активные и пассивные. Цветовые истолкования являются такими же символами, как и символы сновидений, потому они наделены в бессознательном другим смыслом, выдавая его особым аффективным значением, относящимся к латентному содержанию. Чаще всего форменные истолкования не имеют какого-либо отношения к комплексам. Причем чем сильнее вытесняющие тенденции, тем в большей степени они свободны от комплексов, тем менее субъективны и, следовательно, более объективны. Abstracta выявляют отношения между кинестезиями и цветами, между бессознательными установками (ожиданиями) и целями бессознательного, наделенными аффектами. Насколько это поможет практической работе, мы сможем судить только по более обширному материалу, но на основании такой эмпирической гипотезы можно внести существенный вклад в теорию взаимосвязей между системами сознания и бессознательного.
Вначале несколько слов по поводу формальной психограммы. Формальной психограммой я называю то, что можно сразу же обнаружить по протоколу, причем не из содержания ответов, а по их формальным качествам, независимо от того, знаем мы испытуемого или нет. О нашем испытуемом формальная психограмма в обобщенных чертах говорит следующее.
Так как тип переживания интроверсивный (во всяком случае более интроверсивный, чем экстратенсивный) и находится относительно близко к амбиэквальности, то речь главным образом идет о неврозе, который, прежде всего, продуцирует психастенические симптомы, затем – навязчивые явления и временами – истерические симптомы. Из черт невротического характера обращают на себя внимание следующие: идеи несостоятельности; разлад с самим собой; невозможность на что-нибудь решиться; склонность впадать в излишние размышления; постоянные обвинения самого себя; неверие в свои профессиональные способности; амбивалентность; колебания – от проявлений щедрости до скупости и мелочности; импульсивность и страстность, прерываемые повышенными сомнениями и беспокойством, тревожно-депрессивной адаптацией, склонностью к аутистическим фантазиям и выводам, прежде всего к аутистическим конструкциям; склонность к аскетизму и нерешительности. Какие формы будут принимать специальные соматические симптомы, на основании данных эксперимента определить невозможно.
Наряду с неврозом выявляются следующие факторы: достаточно высокий интеллект; оригинальное мышление (это относится к области конкретного мышления), недостаточно развитое абстрактное мышление; хорошие задатки для конструирующего мышления и (что не одно и то же) конструкторского таланта и, наоборот, мало комбинаторной фантазии. Далее, ярко выраженная способность использовать полученные знания; некоторая склонность не замечать самого существенного для практики, заключающаяся в том, чтобы, не задумываясь, бросаться конструировать целостную модель или, наоборот, застревать на мелочах. Отмечается также недостаточное умение взаимодействовать с коллективом, а также склонность к излишней оригинальности. Можно говорить и о недостаточной способности к спонтанной аффективной адаптации; аффекты колеблются между эгоцентричными расстройствами и обидами, депрессией и тревогой. В светотеневых ответах отражается особый род принципиальности, проявляющейся в приспособлении; экспериментальные данные с их навязчивым контекстом позволяют думать о навязчивой принципиальности, которая реализуется с некоторым налетом фанатизма, по меньшей мере с постоянными рвением и пылом. Об этом говорит уже упоминавшаяся запрограммированность мышления пациента.