Федор Забродин холодно посмотрел на своего давнего знакомого по колонии строгого режима Тимофея Кулькова и сказал недовольно:
— Вот что, Тимоха, надоело мне здесь сидеть хуже горькой редьки. Втянул нас с тобой этот фраер в гиблое дело, может, и не было никогда ни дневника, ни клада. Интеллигенты — они все малость с придурью, у меня вот подруга в молодости была, учительница школьная, так та порой такую чушь несла, что хоть в психушку отвози. Ничего мы не узнаем от этой девахи.
— Нет, она знает, но молчит, — упрямо возразил Кульков, — а корешок мой в своем уме, так что не гони волну, Федька. Есть клад, и покупатель-фирмач на него есть.
— Если так — чего тянуть? Не хочет говорить по-хорошему, от голодухи не обламывается — значит, надо по-другому попробовать.
— Это как же? — уточнил Кульков.
— Дать ей разок по коленке арматуриной — сразу язык развяжется, — со злобой заявил Забродин.
Кульков помолчал, потом нехотя сказал:
— Ладно, только потерпи до завтра. Я ее предупредил, если не одумается…
— Потом ведь все равно мочить придется, так чего тянуть, — перебил его Забродин. — Девчонка нас в лицо знает, оставлять в живых ее никак нельзя. Есть уже на нас труп, увязли по самые уши, отступать некуда. И опять фраерок твой подставил — ведь говорил, не будет на даче хозяина.
— Сказал — потерпи, — раздраженно бросил Кульков, — и вообще, братуха, никто тебя силой не тянул, никто ничем не угрожал. Я предложил — ты согласился, так ведь?
— Ты взять дачу предложил, — насупился Забродин, — а вышло-то что? Да теперь, если сцапают, нам лет десять светит, не меньше. А раньше — дали бы вышку, и мажь лоб зеленкой.
— Не сцапают, — заверил его Кульков, — нас тут искать никто не будет. Откуда ты про место это узнал, дружбан?
— Да батя мой покойный тут когда-то служил прапором, а я к нему приезжал из дома, поесть привозил, мать хорошо готовила.