Их мать стояла в крохотной кухоньке и варила рис с приправой, которую она выудила бог знает откуда. Бледная кожа, пустой взгляд голубых глаз, черная кайма под ногтями, оставшаяся с тех пор, как она в последний раз красила волосы.
Еще один трофей для героя.
Хана умылась и молча опустилась на колени в ожидании еды. Страх всегда сидел в ней, в самой глубине ее разума. Она слышала, как отец налил себе еще одну рюмку. Тени в комнате удлинялись, чернота вокруг стола медленно сгущалась. Она почувствовала тяжесть на плечах, и в воздухе будто повис в ожидании ответа вопрос.
Что выведет его из себя сегодня вечером?
Йоши опустился на колени напротив нее, на голове у него была шляпа, повязанная под подбородком. Три дня назад он выиграл ее в оичо-кабу у городского парня и ужасно гордился этим. Он расхаживал перед ней, как изумрудный журавль перед самкой, и смеялся разбитыми губами.
– Сними эту штуку, – прорычал отец.
Вот оно. Начинается.
– Почему? – спросил Йоши.
– Потому что ты выглядишь по-дурацки. Это мужская шляпа. Она слишком велика для тебя.
– Разве не ты говорил мне всегда быть мужчиной?
Нет, Йоши, не нарывайся, пожалуйста.
– А мне нравится, такой красавчик, – улыбнулась мать, поставив на стол горшок с дымящимся рисом.
Кожа в уголках усталых голубых глаз, полных любви, собралась морщинками, когда она посмотрела на сына. Ее Маленький Мужчина.
Отец повернулся к ней, и Хана увидела выражение его лица. Ее сердце ушло в пятки, во рту пересохло.
– Что ты, черт возьми, понимаешь? – брызнул он слюной сквозь стиснутые зубы.
О боги…
Мать побледнела еще больше, и нижняя губа задрожала. Она отступила на полшага назад, испуганная, онемевшая. Говорить что-либо в этот момент не стоило – умолять, извиняться, даже просто хныкать. Беспомощная, как полевая мышь в тени черных крыльев.
Здоровой рукой отец схватил бутылку саке, стиснув ее так, что побелели костяшки пальцев, и поднялся на ноги.
– Ты, бесполезная гайдзинская шлюха, что ты понимаешь, я тебя спрашиваю?
И тут он размахнулся. Размахнулся специально для этого.
Хана видела, как бутылка влетела в челюсть матери. Время замерло. В воздух взлетали красные брызги вперемешку с зубами. И тут что-то теплое и липкое упало ей на щеку, а лицо отца в этот момент исказилось до неузнаваемости. Он орал, что должен был оставить ее там, на ее проклятой родине, с ее ублюдочным народом, и потрясал обрубком, в котором когда-то держал меч.
– Смотри, что они отняли у меня! – Лицо багровело, кожа натягивалась. – Смотри на это! И за всё это мне досталась ты!
Он навис над матерью, и впервые, сколько Хана себя помнила, она увидела ярость, горящую в этих сияющих голубых глазах.