К тому времени, когда Лири был приглашен в Гарвард (это случилось в 1959 году), он снискал себе национальную репутацию талантливого исследователя человеческой личности, но уже тогда – еще до своего первого сокрушительного знакомства с псилоцибином в Куэрнаваке летом 1960 года – им владело тайное разочарование относительно избранной им сферы деятельности. За несколько лет до этого, работая директором отдела психиатрических исследований в Кайзеровской больнице в Окленде, Лири вместе с одним из коллег провел очень умный эксперимент по оценке эффективности психотерапии. Всех пациентов, нуждавшихся в психиатрической помощи, разделили на две группы: одну лечили стандартными методами, применявшимися в то время, а другую (состоявшую из людей. стоявших в списке ожидания) не лечили вовсе. Через год одна треть всех пациентов почувствовала себя значительно лучше, у другой трети самочувствие ухудшилось, а у третьей положение дел осталось без изменений – независимо от того, к какой группе они принадлежали. Лечили пациента или не лечили, это никак не влияло на конечный результат. Так какой же прок от традиционной психотерапии или от психологии? – начал спрашивать себя Лири.
Лири быстро завоевал на факультете социально-правовых отношений Гарвардского университета репутацию динамичного и харизматичного, если не циничного, преподавателя. Профессор, обладавший красивой внешностью, был отличный оратор, выражавшийся в несколько экспансивной ирландской манере, и мог очаровать любого человека, особенно женщин, которые души в нем не чаяли. Лири всегда отличался несколько плутовской, мятежной жилкой (он был отдан под трибунал во время своего пребывании в Вест-Пойнте за нарушение кодекса чести и был отчислен из Университета Алабамы за то, что провел ночь в женском общежитии), и Гарвард как учреждение пробудил в нем бунтарское чувство. Лири цинично называл исследования психоделиков «игрой». Герберт Келман, его коллега по факультету, впоследствии ставший его главным оппонентом и противником, отзывается о новом профессоре как о весьма «представительном» человеке (Келман помог ему найти и снять себе жилье) и тут же добавляет: «У меня с самого начала были на его счет дурные предчувствия. Он был большой любитель поговорить и часто самоуверенно вещал о вещах, типа экзистенциализма, о которых не имел ни малейшего представления, а своим студентам говорил, что психология – всего лишь игра. Мне подобные заявления казались несколько бесцеремонными и безответственными».
Я встретился с Келманом (в ту пору ему было под девяносто) в маленькой, тесно обставленной мебелью квартирке (одной из множества в специальном доме для престарелых супружеских пар, выстроенном в Вест-Кембридже), где он жил вместе с женой. Келман не выказал ни малейших признаков вражды или злобы по отношению к Лири, но при этом был весьма невысокого мнения о нем как о преподавателе и ученом; он тоже считал, что Лири разочаровался в науке задолго до того, как в его жизнь вошли психоделики. По мнению Келмана, еще до приобщения к псилоцибину «он был уже на полпути к безрассудству и вопиющим крайностям».