, теперь широко распахнулась.
Но заслужил ли я право войти в эту дверь, заслужил ли право вмешаться в разговор? Я ничего не знаю о мистическом опыте Эмерсона (а равно Уитмена или Теннисона) и не знаю, как они его обрели, но своим опытом я всецело обязан химическому соединению. Но разве это не обман? Вероятно нет: похоже на то, что все психические переживания, даже самые, казалось бы, «трансцендентные», завязаны на химические вещества мозга. Насколько важна и действенна генеалогия этих веществ? Оказывается, мир природы и мозг человека наполняют одни и те же молекулы, которые связывают нас воедино в один обширный водосбор триптаминов. Разве эти экзогенные молекулы менее чудесны, чем прочие? (Особенно когда они передаются нам через грибы, или растения, или жабу!) Не стоит забывать: на свете есть множество культур, где признание того факта, что визионеры получают вдохновение от природы, что оно есть дар других существ и созданий, делает их откровения более, а не менее значимыми.
Что касается моей собственной интерпретации пережитого – моего собственного официально удостоверенного мистического опыта, – то я все еще над ней работаю, нахожусь, так сказать, в поиске нужных слов. При этом я легко и без проблем пользуюсь прилагательным «духовный» при описании того, что я увидел и почувствовал, употребляя его в привычном, а не в сверхъестественном смысле. «Духовные» (во множественном числе), на мой взгляд, очень хорошо описывает ряд мощных психических феноменов, возникающих в тот момент, когда голос эго замолкает или немеет. Даже если отбросить все остальное, мои трипы показали, что между нами и новыми поразительными измерениями – будь то миры вне нас или миры нашего сознания – стоит эта некогда столь хорошо знакомая и, если поразмыслить, такая странная психическая конструкция. Кроме того, трипы показали, что именно стараются донести до нашего сознания буддисты (и чего я до сей поры не понимал): что доля сознания неизмеримо больше, чем доля эго, в чем мы могли бы убедиться, если бы последнее умолкло хоть на миг. Его исчезновения (или трансцендентности) не стоит бояться; в сущности, это состояние – необходимое условие для любого духовного прогресса.
Но эго, этот внутренний неврастеник, настаивающий на том, чтобы психическое шоу продолжалось и он было его ведущим, – сущность коварная и без борьбы не уступит свою власть. Считая себя незаменимым, оно будет бороться против ущемления своих прав, причем это может случиться и до, и в середине трипа. Подозреваю, что именно этим мое эго и занималось все те бессонные ночи, которые предшествовали каждому из моих «путешествий», стремясь убедить меня в том, что я рискую всем, тогда как в действительности если я что и ставил под угрозу, так это его, эго, суверенитет. Когда Хаксли говорит о «редукционном клапане» сознания – способности как удалять из сферы нашего сознательного восприятия, так и впускать в нее впечатления мира, – на самом деле он говорит об эго. Этот надменный, бдительный страж пропускает только узенькую полосу частот окружающей реальности, «тот скудный ручеек сознания, который поможет нам остаться в живых». Такая функция очень даже хороша, особенно при выполнении всех тех действий, которые требует и которые ценит естественный отбор: двигаться вперед по жизни, нравиться, любить и быть любимым, питаться, заниматься любовью и так далее. Эго – суровый, неумолимый редактор: то и дело подкидывая нам задания, он следит за тем, чтобы мы не отвлекались от текущей работы, в чем бы она ни заключалась: в регулировании доступа к воспоминаниям и сильным эмоциям, идущим изнутри, или к мировым новостям, поступающим снаружи.