Существует два способа восприятия изображения человека на картине (равно как и всего, что на ней изображено помимо него): в качестве фигуры, вписанной непосредственно во внутренний контекст картины, или же в качестве фигуры, отсылающей к внешнему контексту. Так, портрет матери Рембрандта можно оценивать двумя различными способами: либо сам по себе, вне всякой связи с матерью художника, либо же в соотнесении его с реальной фигурой из внешнего мира. Изображенные на картинах фигуры могут быть вообще никак не связаны с внешним миром, к примеру когда художник рисует их, пользуясь собственным воображением, не прибегая при этом к помощи моделей. Вопрос в том, кого следует считать «фигурой вне картины», ее прототипом из внешнего мира. Кто является внешним прототипом для картины Рембрандта – Иеремия как исторический персонаж или же человек, который позировал художнику в качестве модели для этой картины?
Восприятие человеческого аспекта внешней по отношению к картине фигуры через ее отображение на самой картине отличается от восприятия человеческого аспекта фигуры «внутренней». В случае с внешней фигурой картина выражает ее душу, как бы являясь естественным продолжением телесного выражения этой фигуры как таковой. Даже когда Горбачев произносил свою прощальную речь, большинство из нас видели выражения его лица только по телевизору. Но несмотря на то, что мы не наблюдали Горбачева воочию, то, что мы видели, было, вне всяких сомнений, выражением именно его, Горбачева, лица. Конечно, когда мы смотрим на портрет, дистанция между изображенной фигурой и ее реальным прототипом больше, чем когда мы видим чей-то образ на телеэкране, но и в том, и в другом случае изображение и прототип являются частью одного контекста. Даже если изображение становится объектом некоторых проявлений, адресованных реально существующему прототипу из внешнего мира (например, когда влюбленный целует портрет любимого человека), нет никаких оснований опасаться того, что кто-то может спутать «внутреннюю» фигуру с «внешней». Сцена, когда мать признанной красавицы восклицает: «О, это еще что! Вы бы видели ее портрет!» – может показаться комичной, но отнюдь не вызывающей недоумение. Как бы там ни было, человеческие черты, запечатленные на изображении с отсылкой к некоей внешней фигуре, суть эта же самая внешняя фигура, воспринимаемая через призму изображения. В этом смысле изображение сродни зеркалу.
Остается разобраться с проблемой изображений, на которых присутствуют только «внутренние» фигуры без каких-либо отсылок к «внешним» прототипам. Кто или что воспринимается на них как человек? В связи с этим вопросом возникает косвенная догадка, которую необходимо перевести в разряд очевидных. Противники идолопоклонства нередко высказывали свои опасения относительно того, что практика изображения божеств в виде идолов может привести к ситуации, когда идолы станут восприниматься как те божества, которых они призваны олицетворять. Именно на этом держится один из главных постулатов идолоборчества. Но можно ли всерьез рассматривать возможность того, что кто-то настолько уверится в человечности статуи или картины, что грань между прототипом и его изображением будет стерта? Нет никаких оснований полагать, что страх перед замещением божества идолом когда-либо имел под собой реальную почву, то есть что кто-либо когда-либо ошибочно считал идола богом. Я рассматриваю эту проблему более подробно в другой своей работе