Под утро, чуя близкий рассвет, в кустах стали просыпаться птицы.
– Никиту видел? Никиту видел? – радостно пискнула какая-то птаха.
– Видел, видел! – ответили ей.
– Ты Никиту видел? Ты Никиту видел? – не унималась первая, беря на полтона выше.
– Да видел, да видел! – пискнули на другом конце поляны.
– Пить-пить-пить-пить-пить! – заверещали от речки.
На том берегу Азаса пулемётную очередь выдал дятел, обгладывая осветившуюся первым лучиком верхушку сухой ёлки – и понеслась птичья дребедень на все лады и голоса. В таких случаях зелёная геологическая телогрейка начинает шевелиться, потом откидывается в сторону, и из-под неё показывается взъерошенная голова геолога со щёлочками вместо глаз. Человек вылазит из спальника, неуверенно идёт босыми ногами по холодной сырой траве за ближайший кустик, выключает гидробудильник, потом прыгает обратно в теплоту спальника, бурчит себе под нос что-нибудь типа: «Разорались!» Или – «Иней уже на траве!» Или – «Трусы эти стирать уже не буду, неделю ещё поношу и выкину!» – и засыпает самым сладким коротким рассветным сном.
Поздним утром я проснулся от радостного Юриного крика:
– Лёша, ты суп заказывал? Получи!
Мы постепенно выползали из спальников. Сквозь решето пихт и елей светило, но как-то не торопилось греть, солнце, над рекой стоял туман, а комары почти не кусали – первые признаки надвигающейся осени. Было прохладно. Ноги гнулись с трудом, спина побаливала, жрать хотелось ужасно. Я достал из-под брезента высохшие и выглаженные портянки, обулся, оделся, и слипшимися ещё глазами глянул мельком туда, куда радостно показывал Юра. А Юра умильно смотрел в ведро с нашим вчерашним чаем:
– Сегодня можно тушёнку не открывать! Вон сколько вчера мяса съели!
Юра взболтнул ведро и вылил на траву гору варёных слипшихся чёрных жуков вперемежку с сизыми листьями и бесцветными вываренными лепестками Иван-чая.
– Вон их сколько на цветах-то, оказывается, живёт!
Я глянул вокруг: мы остановились на огромной поляне, заросшей ивняком и Иван-чаем, то бишь кипреем. Цветы были красивые, ярко-розовые, в самом расцвете. Вся поляна являлась одним сплошным цветником. И почти на каждом цветочке сидел небольшой жучёк неизвестной мне породы. Паша глянул на кучу варёных насекомых, плюнул, обозвал нас извращенцами, оглянулся вокруг, и уже без вчерашней злобы в голосе спросил в пространство перед собой:
– Ну вот какая разиня этот баул за куст закинула!
Перетащил потерю ближе к кострищу, открыл, достал брезентовый мешочек с заветными пятидесятиграммовыми пачечками чёрного байхового, убедился, что чай на месте, удовлетворённо вздохнул, взял карабин и сказал: