— Я ничего, — смутился Алеха, — ты же меня сам позвал, Яков Семеныч!
— Ладно, ладно, — озабоченно нахмурился десятник, — некогда мне с тобой тут!
А когда Алеха рысью припустился к барже, десятник зло пробурчал ему вслед:
— Заважничал, лапотник!
За смекалку Алехе выдали премию. Недоумевая, он принес деньги Паше, а та, обрадованно всплеснув руками, приговаривала:
— Гляди-ка, я думала, баловство это! Выходит, теперь ты с сапогами, Алешенька!
— Магарыч с тебя, Алеха, — потребовал Санька, — расколись на полбутылки, право слово, расколись! В воскресенье поедем за сапогами в Нижний.
— За что дали? — изумлялся Алеха, разглядывая деньги и запись в расчетной книжке. — Я только и сказал, что ты мне говорил. Любой бы мог… Значит, Санька, и твоя доля тут.
— Да ладно, — урезонивал его Санька. — Не дури, слышишь! — прикрикнул он, когда Алеха протянул ему несколько рублей. — На том свете сочтемся, горячими угольками… Вот, дурной, чай, мы родные!
Сапоги… Все трое — Алеха, Санька и Паша — раскрасневшиеся, взволнованные, ходили по Балчугу, ошеломленные базарным разноцветьем, криками, всем сложным многообразием купли и продажи, которым был забит овраг, где размещались лавчонки и магазины нижегородского торжища.
Они не видели ничего вокруг себя, кроме сапог. Еще у входа на Балчуг, пронырливые, оборванные люди показывали им тяжелые, по всей видимости красноармейские, сапоги. Такие сапоги годились для работы, в них можно было подмотать побольше портянок и ходить в любую непогодь. Их можно было смазать дегтем, и они служили бы верой и правдой долгие годы. Да если бы подковать да положить скобки в носу, неизносимыми были бы эти сапоги.
Тяжело вздохнул Алеха, хотел было поторговаться, но Санька потянул его дальше, туда, где снаружи лавок висели гроздья хромовых блестящих сапог.
Хороши были лаковые сапоги, у которых голенище твердое, прямое и до того блескучее, что в него можно глядеться, как в зеркало. К таким сапогам особенно хороша поддевка, которую Алеха видел как-то в воскресенье на десятнике, и картуз с лакированным козырьком и высокой тульей. Ах, какой шикозный вид был бы у Алехи, если бы он справил себе все это! Алеха подавил вздох сожаления… Нет, не по барыне говядина.
У Саньки на рябом лице пот выступил. Торгуется Санька с продавцом, степенным, мрачноватым мужиком, словно не Алехе, а себе покупает. Мнет высокие голенища, гнет подметку, ногтем пробует ее. Внутрь заглядывает, руку сует, а вдруг там где-нибудь шпилька или гвоздь остались.
— Два раза слыхал, — невозмутимо говорит продавец, когда Санька называет цену.